Он говорил сдержанно, почти что мягко; из голоса исчезли все язвительные нотки. Вот эта сдержанность и притушила душевное волнение его жены; решимость, с которой она вошла в комнату, запуталась в паутине тончайших хитросплетений. Последние фразы он произнес уже не повелительным, а скорее просительным тоном, и хотя она понимала, что любой знак уважения к ней всего лишь изощренное себялюбие, однако в словах его заключено было нечто высокое и непреложное, словно в крестном знамении или флаге отечества. Во имя того, что дорого и свято, он призывал ее… сохранять декорум. Всеми своими чувствами они были врозь, так врозь, как это бывает только с окончательно разочаровавшимися друг в друге любовниками, тем не менее фактически еще не расстались. Изабелла не изменилась, по-прежнему превыше всего она ставила справедливость и сейчас, покоряясь властному ее голосу, готова была признать временную победу мужа, хотя прекрасно понимала кощунственность озмондовских софизмов. Она вдруг подумала, что в своем желании соблюдать приличия он в конце концов вполне искренен и, если на то пошло, это уже само по себе достоинство. Десять минут назад она вкусила почти позабытую радость совершенного без раздумий поступка – и вот от пагубного прикосновения Озмонда поступок оборачивался для нее медленным самоотречением. Но, если ей предстоит самоотречение, пусть он по крайней мере знает – она не жертва обмана, а просто жертва.
– Мне ведь известно, какой вы мастер иронизировать, – сказала она. – Как можете вы говорить о неразрывной связи… как можете вы говорить о каком бы то ни было удовлетворении? Где она, наша неразрывная связь, если вы обвиняете меня в лицемерии? Где оно, ваше удовлетворение, если в душе у вас одни только черные подозрения?
– В том, что, несмотря на печальные недостатки нашей общей жизни, в ней есть пристойная совместность.
– Нет в ней пристойной совместности! – воскликнула Изабелла.
– Конечно, если вам вздумается уехать в Англию.
– Это еще что; это пустяки. Я способна на большее.
Он поднял брови и даже слегка – плечи: так долго живя среди итальянцев, он перенял у них этот жест.
– Ну, коль скоро дело дошло до угроз, я предпочитаю заняться рисованием. – Вернувшись к столу и взяв лист с рисунком, над которым трудился до ее прихода, он начал внимательно его разглядывать.
– Если я поеду, вы, полагаю, не будете ждать, что я вернусь, – сказала Изабелла.
Он мгновенно обернулся, и ей стало ясно, это движение было, во всяком случае, непреднамеренным. Несколько секунд он смотрел на нее и наконец спросил:
– В своем ли вы уме?
– Что же это, как не разрыв? – продолжала она. – В особенности если все, что вы сказали, правда. – Изабелла в самом деле не видела, как это может не привести к разрыву; она искренне хотела бы это понять.
Он сел за стол.
– Вы явно не желаете со мной считаться, о чем же тогда нам с вами говорить? – сказал он и снова взял в руку одну из кисточек.
Изабелла еще немного помедлила – ровно столько, чтобы окинуть взглядом его подчеркнуто безразличную, но вместе с тем весьма выразительную фигуру, после чего быстро вышла из комнаты. Ее душевные способности, силы, стремления – все пришло в разброд; казалось, на нее опускается холодная непроглядная мгла. Озмонд, как никто, умел обнаруживать малейшее проявление слабости. Возвращаясь к себе, она увидела в распахнутых дверях маленькой гостиной, где стояло небольшое собрание разношерстных книг, графиню Джемини с раскрытым томиком в руке; она, по-видимому, успела проглядеть страничку, которая не поразила ее воображения. Услыхав шаги– Изабеллы, графиня подняла голову.
– Ах, моя дорогая, вы ведь так у нас начитаны, умоляю, посоветуйте мне, какую взять книжку поувлекательней. Здесь все сплошная скука смертная! Как вы думаете, вот эта может меня развлечь?
Изабелла смотрела на название протянутой ей книги, но не в силах была его прочитать и уж тем более понять.
– Боюсь, я не смогу вам ничего посоветовать. Я получила печальную весть. Мой кузен Ральф при смерти.
Графиня отбросила томик.
– Ах, он был такой simpatico. [171] Мне ужасно вас жаль.
– Вам было бы еще больше жаль меня, если бы вы знали…
– Если бы я знала – что? Да на вас лица нет, – добавила графиня. – Вы не иначе как от Озмонда.
Полчаса назад Изабелла отнеслась бы весьма недоверчиво к утверждению, что будет когда-либо нуждаться в сочувствии золовки, и не найти лучшего доказательства великого ее смятения, чем жадность, с какой она ухватилась за порхающее участие этой дамы.
– Да, я от Озмонда, – сказала она, между тем как устремленные на нее блестящие глазки графини так и сверкали.
– Не сомневаюсь, что он вел себя отвратительно! – вскричала графиня. – Уж не выразил ли он удовольствие по поводу того, что бедный мистер Тачит при смерти?
– Я хотела ехать в Англию, а он сказал, что это невозможно.
Там, где дело касалось ее собственных интересов, графиня была очень сообразительна; она сразу поняла, что праздничный блеск ее римского визита не сегодня завтра померкнет: Ральф Тачит умрет, Изабелла облачится в траур и тогда прощай все званые обеды. Подобная перспектива заставила ее состроить гримаску, но этой мимолетной игрой лица исчерпалась ее дань разочарованию. В общем-то, размышляла графиня, спектакль все равно подходит к концу, она и так уже беспардонно загостилась. К тому же она настолько близко приняла к сердцу горести Изабеллы, что забыла о своих собственных, ибо чувствовала – источник этих горестей куда глубже, чем смерть кузена. Без малейших колебаний связала она выражение глаз невестки со своим невыносимым братом. У нее чуть ли не захватило дух от радостного предвкушения: если ей хотелось, чтобы над Озмондом взяли верх, то сейчас наиболее благоприятное для этого время. Конечно, как только Изабелла уедет в Англию, сама она тут же покинет палаццо Рокканера, ни за какие блага не останется там вдвоем с Озмондом. Тем не менее она жаждала всей душой услышать, что Изабелла в Англию поедет.
– Для вас нет ничего невозможного, дорогая, – сказала она вкрадчиво. – Иначе какой прок от того, что вы так богаты, и умны, и добры?
– В самом деле – какой прок? Я чувствую себя до смешного беспомощной.
– А почему Озмонд считает это невозможным? – спросила графиня, всем своим видом давая понять, что она прямо ума не приложит.
Стоило графине начать расспросы, как Изабелла спохватилась и стала отступать; она высвободила руку, которую графиня сжимала в порыве доброжелательства. На вопрос она, однако, ответила с нескрываемой горечью.
– Потому что нам так хорошо вместе, что мы не в состоянии хотя бы на две недели расстаться.
– Ну и ну! – воскликнула графиня, между тем как Изабелла повернулась уже, чтобы уйти. – Когда я хочу куда-нибудь поехать, мой муж попросту говорит, что не даст мне денег.