– Разве мало других тем? Их полным-полно кругом. Мы поедем с тобой по окрестностям. Здесь есть такие удивительные ландшафты.
– Ландшафты – не по моей части. Мне интересен человек. Ты же знаешь, ничто человеческое мне не чуждо и никогда не было чуждо, – заявила мисс Стэкпол. – А мне гак хотелось изобразить твоего кузена. Американец – отщепенец. Самый ходкий сюжет, а твой кузен на редкость интересный образец такого отщепенца. Я осудила бы его со всей суровостью.
– Да он бы умер! – воскликнула Изабелла. – Не от суровости, от гласности.
– И прекрасно, если б мое письмо его убило, пусть не до конца, хоть чуть-чуть. А с каким удовольствием я вывела бы твоего дядю. Он, на мой взгляд, не в пример более положительный тип – все еще верный сын Америки. Великолепный старик. Неужели он может обидеться, если я воздам ему должное?
Изабелла с нескрываемым удивлением посмотрела на подругу: ее поражало, что такая натура, во многом вызывавшая ее восхищение, сплошь и рядом не выдерживала испытания.
– Ах, Генриетта, – сказала она, – в тебе совсем нет чувства скромности.
Генриетта густо покраснела, а ее блестящие глаза на мгновение наполнились слезами, что показалось Изабелле верхом непоследовательности.
– Ты очень несправедлива ко мне, – сказала мисс Стэкпол с достоинством. – Я никогда и слова не написала о себе.
– Нисколько не сомневаюсь! Однако, мне кажется, нужно быть скромным и в отношении других.
– Прекрасно сказано! – воскликнула Генриетта, вновь хватаясь за перо. – Дай-ка я запишу этот афоризм и после куда-нибудь вставлю.
Добродушнейшее существо, она уже полчаса спустя вновь обрела хорошее расположение духа, насколько оно может быть хорошим у пишущей дамы, которой не о чем писать.
– Я обещала освещать нравы, – сказала она Изабелле. – Как же мне теперь быть? Где взять идеи? Раз ты не даешь мне писать об этом доме, укажи какой-нибудь другой, который можно описать.
Изабелла обещала подумать, а назавтра в разговоре с мисс Стэкпол ненароком упомянула о своей поездке в старинное поместье лорда Уорбертона.
– Вот куда ты должна меня отвезти! – воскликнула мисс Стэкпол. – Это как раз то, что нужно. Мне просто необходимо посмотреть, как живут аристократы.
– Отвезти тебя туда я не могу, – сказала Изабелла. – Но лорд Уорбертон на днях будет здесь, и ты сможешь познакомиться с ним и приглядеться к нему. Но, если ты собираешься воспроизвести все его речи, придется мне предупредить его.
– Не надо, – взмолилась Генриетта. – Я хочу, чтобы он вел себя естественно.
– Для англичанина нет ничего естественнее, как держать язык за зубами, – сказала Изабелла.
Прошло три дня, однако никаких признаков того, что Ральф, как предсказывала ему кузина, потерял из-за американской гостьи голову, не обнаруживалось, хотя он проводил в ее обществе добрую половину дня. Они вместе бродили по парку и сидели под деревьями, а в послеполуденные часы, когда так приятно кататься по Темзе, мисс Стэкпол занимала место в лодке, в которой до недавних пор у Ральфа была лишь одна спутница. Ральф, в понятной своей растерянности от того размягчения, которое испытывал в обществе кузины, был уверен, что мисс Стэкпол не затронет ни единой его чувствительной струнки, – и ошибся: корреспондентка «Интервьюера» веселила его, а он уже давно решил, что постарается увенчать свои угасающие дни идущим crescendo весельем. С другой стороны, поведение Генриетты не всегда свидетельствовало в пользу утверждения Изабеллы, будто ее подруга полностью безразлична к мнению о себе мужчин: бедный Ральф, надо думать, представлялся ей досадной загадкой, и нравственный долг повелевал ей эту загадку решить.
– Чем он занимается? – спросила она Изабеллу в первый же вечер. – Так и ходит весь день, засунув руки в карманы?
– Ничем, – улыбнулась Изабелла. – Он рыцарь праздности.
– Какой срам! И это когда я вынуждена работать не разгибая спины, – заявила мисс Стэкпол. – Ах, как мне хочется выставить его на всеобщее обозрение.
– Он очень слаб здоровьем; работать ему не по силам, – вступилась за Ральфа Изабелла.
– Фу, какие глупости! Я же работаю, когда больна! – ответила ей подруга.
Позднее, усаживаясь в лодке, чтобы принять участие в прогулке по Темзе, она вдруг заявила Ральфу, что тот, должно быть, ненавидит ее и рад бы утопить.
– Ну что вы, – сказал Ральф. – Я люблю изводить свои жертвы медленной пыткой. Тем более что вы такой интересный экземпляр.
– Вот именно. Вы всячески изводите меня. Одно утешение – я возмущаю все ваши предрассудки.
– Помилуйте! Какие предрассудки? У меня, к несчастью, нет ни единого предрассудка. Перед вами человек абсолютно нищий духом.
– Нашли чем хвастаться! У меня их тьма, и преприятнейших. Конечно, я мешаю вам флиртовать, или как это там у вас называется, с вашей кузиной. Но меня это мало трогает. Зато я оказываю ей добрую услугу – помогаю разобраться в вас до конца. Она увидит, как мало в вас содержания.
– Да-да, вы уж разберитесь во мне, прошу вас! – воскликнул Ральф. – Так мало желающих взять на себя столь тяжкий труд.
И, взявшись за этот труд, мисс Стэкпол не жалела усилий, прибегая, как только ей предоставлялась такая возможность, к наиболее естественному в таких случаях способу – к опросу. На следующий день погода испортилась, и Ральф, желая как-то развлечь гостью в пределах дома, предложил осмотреть картины. Генриетта расхаживала по длинной галереи, а сопровождавший ее Ральф указывал на все лучшее, что составляло коллекцию его отца, называя художников и разъясняя сюжеты. Мисс Стэкпол глядела на картины молча, никак не выражая своего мнения, и Ральф с благодарностью отметил про себя, что она не исторгает штампованных возгласов восхищения, которые так охотно расточали другие посетители Гарденкорта. Надо отдать справедливость молодой американке – она не была падка на трафаретные фразы; говорила вдумчиво и небанально, хотя порою напряженно и чуть выспренно, словно образованный человек, объясняющийся на чужом языке. Уже потом Ральф узнал, что когда-то она вела раздел по искусству в одном заокеанском журнале, однако, несмотря на это обстоятельство, в ее карманах не водилось разменной монеты восторгов. И вот, после того как он подвел ее к очаровательному пейзажу Констебля, [26] она вдруг обернулась и принялась, словно картину, разглядывать его самого.
– Вот так вы и проводите время? – спросила она. – Я редко провожу его столь приятно.
– Оставьте. Вы знаете, о чем я говорю, – у вас нет постоянного занятия.
– Ах, – сказал Ральф, – перед вами самый большой в мире бездельник.
Мисс Стэкпол перевела взор на Констебля, и Ральф привлек ее внимание к висевшей тут же небольшой картине Ланкре, [27] изображавшей юношу в алом камзоле, чулках и брыжах; прислонившись к пьедесталу, на котором стояла статуя нимфы, он играл на гитаре двум дамам, сидящим на траве.