— И ты думаешь, ты один такой? Ты думаешь, никто до тебя не пытался это сделать? — Маша все так же смотрела в окно.
— Какое мне дело: пытался — не пытался, я должен, я просто обязан попробовать. И потом, ты забываешь, что мне даны совсем другие возможности… — Андрей вдруг замолчал, как если бы сам удивился собственной догадке. — Знаешь, мне кажется, что я не просто предвижу события будущего, я каким-то непонятным образом могу участвовать в их формировании.
— Что ж, — Маша тяжело вздохнула, повернулась к Дорохову. — Дай Бог, чтобы тебе хоть что-то удалось! — Она подошла, обвила его шею руками. — Мне страшно, Андрюша. Я не в силах унять этот страх, он где-то здесь, под сердцем. Я слишком хорошо представляю, что такое одиночество, чтобы, обретя любовь, идти на риск тебя потерять. Может быть, ты все понимаешь лучше меня, хотелось бы верить…
Маша спала, когда он вышел из кухни на балкон, закурил. Едва заметно розовело на востоке небо, просыпались воробьи. Мысль пришла сразу, неизвестно откуда. А я ведь знаю, почему нам всем так трудно живется, усмехнулся Дорохов. Потому что полгода зима! Когда в России наступают холода, ангелы небесные, как перелетные птицы, сбиваются в стаи и подаются на юг, туда, где много солнца и круглый год тепло.
Он устало провел рукой по лицу и, не точно представляя, о чем именно говорит, сказал сам себе:
— С этим надо что-то делать, с этим обязательно надо что-то делать! — зевнул сладко, до слез. — Пожалуй, для начала хоть немного поспать…
Когда в России наступают холода, ангелы небесные, как перелетные птицы, сбиваются в стаи и подаются на юг, туда, где солнце, где тепло. Поэтому и живется так трудно. Полгода зима — по всей необъятной державе не пройти, не проехать, да и в столицах не лучше. Одно слово: февраль — кривые дороги. Небо над Петербургом серое: серые стоят дома вдоль закованной в лед Невы, серые, выцветшие лица у прячущихся от порывов ветра людей. Неприютно, холодно, хочется закрыть глаза и заснуть до радостных деньков, до Светлой Пасхи. Нет, зима в России не время года, зима в России — состояние души.
Войдя в подъезд дома на Литейном, Дорохов поднялся в высокий бельэтаж, позвонил в дверь. Где-то в глубине квартиры эхом отозвался заливистый колокольчик. Андрей Сергеевич подождал, оглядел отделанную мрамором площадку просторной лестницы, широкие, светлого камня перила на массивных, резных тумбах. Все было построено солидно, на века. Предложение князя Горчакова нанести ему визит Дорохова удивило и озадачило, особенно тем, что встреча была назначена на частной квартире, а не в здании Министерства иностранных дел, что на Певческом мосту. Российский канцлер, князь Александр Михайлович Горчаков, был далек от панибратства с подчиненными и никогда не стремился встать с кем-либо из них на дружескую ногу. Более того, в широких петербургских кругах хорошо знали, что этот известнейший во всем мире государственный муж никогда не заискивал и перед собственным начальством, когда оно у него еще было, включая самого государя императора. Независимость поведения и острый, как бритва, язык никогда не способствовали быстрой карьере талантливого дипломата, и все, чего он добился в жизни, было заработано исключительно многолетним упорным трудом. Конечно, помогли и семейные связи. Как и в любой из европейских столиц, петербургское общество было насквозь пронизано ими, представляя из себе невидимую сетку батута, на котором прыгали, пытаясь дотянуться до власти, эквилибристы от политики. И Горчакова не миновала эта участь, но он всегда, еще со времен лицея, был одним из самых талантливых и сильных. Вполне возможно, что именно из-за тесных когда-то отношений между их семьями, Дорохов и удостоился приглашения к вечернему чаю, но это вовсе не означало, что старик позвал его обсудить в деталях перипетии переменчивой столичной погоды. От этого разговора можно было ждать чего угодно, поэтому, не забегая вперед и не мучая себя догадками, Андрей Сергеевич просто ждал, когда ему отворят. И терпение его было вознаграждено. Не прошло и минуты, как высокая дверь открылась и степенный лакей с надменным лицом британского лорда впустил Дорохова в квартиру. Приняв фуражку и шинель, он проводил гостя по коридору, жестом предложил проследовать в комнату, где и просил обождать.
Андрей Сергеевич огляделся. Небольшая зала была очень светлой и такой же холодной, с темными проемами незанавешенных окон, выходивших на скудно освещенную газовыми фонарями улицу. Своей казенной обстановкой помещение напомнило Дорохову присутствие с его специфическим духом вежливой отчужденности и как будто висевшим в воздухе безразличием к человеческой судьбе. От такой ассоциации Андрей Сергеевич зябко передернул плечами, заходил вдоль стены, стараясь согреться. Впрочем, ждать ему пришлось недолго. Ведущие во внутренние помещения двери растворились и Дорохов увидел направлявшегося к нему худощавого, подтянутого старика с седым венчиком легких, как пух, волос вокруг голого черепа. Даже не будучи знакомым с этим человеком, его нетрудно было узнать по портретам, которые, и это естественно, министру льстили. Одет Горчаков был подчеркнуто по-домашнему, что могло служить прямым намеком на приватный характер предстоящей беседы. Сняв очки и держа их на отлете, князь протянул гостю сухую твердую руку, несколько ворчливо сказал:
— Ну, что вытянулся, как на смотре? Спасибо, что пришел.
— Александр Михайлович! Как можно!.. — попробовал было выразить недоумение Дорохов, но Горчаков лишь махнул рукой.
— Можно, душа моя, еще как можно! Я ведь теперь не у дел, только числюсь на должности, а вопросы нынче решает Гире. Да что я тебе говорю, сам прекрасно знаешь. Может, это и правильно, — вздохнул старик, — возраст. К новому своему положению надобно привыкать. Ты не обижаешься, что я тебя на «ты»? И правильно… — Горчаков повел плечами, поплотнее запахнул полы теплой домашней куртки, расшитой галунами под гусарский камзол. — Зябко. Пойдем в библиотеку. Не люблю я эту приемную, есть в ней какая-то казенщина. Прохор! — позвал он и продолжал, когда на пороге замер камердинер с лицом английского лорда. — Ты вот что, голубчик, принеси-ка нам чаю и бутылочку моей мадеры. Ты ведь выпьешь со мной мадеры? — повернулся он к Дорохову. — Вот и прекрасно!
Все то короткое время, что они шли через анфиладу комнат, Андрей Сергеевич сдерживал себя, чтобы не подхватить старика под локоть, что было бы совершенно непозволительно, поскольку подчеркнуло бы его слабость. Следуя на полшага за хозяином, Дорохов вдруг вспомнил, каким был министр всего десять лет назад на пике своей карьеры. Посланный Горчаковым во все ведущие европейские страны циркуляр буквально встряхнул континент, расставил все по своим местам, раз и навсегда указав, что Россия была, есть и будет твердо стоять на Черном море. Впоследствии, уже в 1871 году, конференция в Лондоне лишь узаконила принятое Россией в одностороннем порядке решение выйти из унизительного Парижского трактата.
В самой дальней комнате, стены которой сплошь покрывали книжные полки, было уютно и тепло. Мягкий свет лампы под зеленым абажуром пятном лежал на инкрустированном столике, тяжело мерцал на позолоте корешков массивных фолиантов. Стопочка новых книг и разрезной слоновой кости ножик располагались тут же, по соседству с очками для чтения. Александр Михайлович опустился в глубокое кожаное кресло, указал Дорохову его место за столом напротив.