Они вошли. Зал был залит розовым светом. Маленькие лампы, расставленные на красных скатертях, создавали иллюзию загорода.
– Вам нравится здесь? – спросил доктор Вернер.
И не дожидаясь ответа, пригласил ее сесть.
– Вы, по-видимому, спешите, – сказала она.
– Вовсе нет.
Он подал ей меню и рассеянно взглянул на свое.
– В нашем возрасте вечером больше не наедаются…
– Как это отвратительно, – воскликнула она. – Я на шесть лет моложе вас… И еще хочу есть. Даже вечером.
– Я пошутил.
– Иногда это причиняет боль… Когда вы шутите.
– Каждый день я соприкасаюсь со смертью. Жизнь – хрупкая штука. В моем ремесле быстро отвыкаешь от нежных слов.
– Тем не менее, – сказала она, – именно вы должны говорить нежные слова. Больным.
Он посмотрел на нее с интересом этнолога.
Они выбрали блюдо. После того как заказ был принят, официант принес графин с вином. Иоланда вела себя, как на прощальном ужине.
Вскоре официант вновь появился с огромным бифштексом и овощным салатом. Иоланда молчала. Вернер покачал головой.
– Вы обидчивы…
– Я натренирована. Жизнь научила меня выносить мужчину с тяжелым характером. Мой муж. Он очень чуток по отношению к другим, но не ко мне.
Он слушал ее. Иоланда внимательно рассматривала лист салата.
– В Ивисе, – продолжала она, – я была наивна. У меня не было опыта, и я этим гордилась. Сегодня я другая.
Он похлопал ее снисходительно по ладони.
– Брак, добродетель, религия… Пятьдесят лет тому назад это было возможно. Но не в наше время.
– Конечно, вы правы.
Он произнес несколько слов на швейцарском немецком языке.
– Вы помните? Она заулыбалась.
– Помню ли я? О да!
Она взяла свою сумку, открыла ее, нашла бумажник и, не торопясь, вытащила клочок бумаги.
– Это мне так понравилось… Я попросила вас написать. На этой бумаге. Я ее сохранила.
Он смотрел, забавляясь и, может быть, немного с досадой на этот клочок бумаги, на котором была нацарапана фраза по-немецки «Gruezi Mitenand».
– Я нахожу вас трогательной. Чувствительной. Слишком чувствительной. Как вы выживаете в мире, который имеет обыкновение не щадить мечтательные души? Как вы…
Она осторожно смяла бумагу. Положила ее в пепельницу.
– Вы ее выбрасываете?
– Да.
Она выпила глоток вина.
– Теперь мне бы хотелось вернуться. Я устала. Я всю ночь ехала в поезде. Я увидела вас, имею представление о Берне. Пора и отдохнуть. Мне бы хотелось успокоиться и подумать.
– Вы не хотите десерта?
– В моем возрасте? – спросила она.
– Вас задели мои слова… Как у вас обстоят дела с юмором?
– Это был юмор?
Вернер попросил счет. Из вежливости они задержались на некоторое время, чтобы поговорить. Он говорил о своей последней подруге. Той, что расписывала шелк пагодами.
– Вы вошли в мою жизнь как раз в тот момент, когда я решил больше ни с кем не связываться.
Она чувствовала себя неловко.
– Я нанесла вам ответный визит. Вот и все.
– Если я правильно понял, вы хотите поехать в Италию. На север или на юг?
– Я ничего не знаю об Италии, – сказала она. – Мне хотелось бы также побывать в Венеции еще до того, как она погрузится в воду.
Вернер снова наслаждался простодушием Иоланды.
– У вас есть еще достаточно времени.
– Все имеет конец. Он улыбался.
– Я вспомнил одну смешную историю, – сказал он, потому что надо было объяснить причину его улыбки. – Один из моих друзей…
– У вас есть друзья?
Словно холодный душ. Она задела его самое больное место.
– Да, у меня есть друзья. Он поднялся.
– Пойдем…
А на улице он спросил:
– Разве по мне видно, что у меня нет друзей?
Она шла медленно.
– Не знаю.
Он подтвердил вновь:
– У меня очень много друзей.
– Эгоисты, как вы?
– Эгоист? Я? Эгоист? Моя жизнь целиком посвящена другим.
– Это вам нравится, – сказала она. – Следовательно, это – не жертва.
– По-вашему, ухаживать за умирающими мне нравится?
– Но, в конце концов, – воскликнула она, – вы должны также исцелять людей? Вы мне говорите только о смерти.
Она дрожала от своей смелости, но решила идти до конца в своем рассуждении.
– Лучше нам больше не видеться. Вы слишком печальны. Как раз в тот момент, когда мне захотелось перестроить свою жизнь, вы мне объясняете, что жизнь кончена.
Не всегда следует уступать, терпеть, улыбаться, но и осмеливаться говорить. Это было новым.
Он с ней попрощался у двери гостиницы. Она ушла от него, не оборачиваясь. Взволнованная, разочарованная, она колебалась, подниматься ей в номер или нет. Слышалась приглушенная музыка. Она увидела слева в холле небольшой бар. Она робко взглянула на запретное место и заметила круглые столы. Кожаные кресла, светильники с мягким светом, чувствовался легкий запах табачного дыма. Несколько одиноких мужчин. Она отыскала стол в углу, за которым можно было устроиться, как в сторожевой башне.
– Что вы желаете? – спросил у нее официант несколькими минутами позже.
– Что можно выпить?
– У нас есть все, что пожелаете.
Она думала о докторе, о его суровых рассуждениях, о возрасте. Годы приближают к близкому концу. Она спешила.
– Немного шампанского. Мне бы хотелось один бокал.
– У нас есть маленькие бутылки, можно заказать полбутылки, – сказал официант.
– Хорошо, – согласилась она.
– Сухое? Вы предпочитаете сухое шампанское?
– Да.
Никто ей не устраивал праздников в Париже. Лоранс поздравляла ее с днем рождения по телефону. Жорж, когда об этом помнил, посылал ей телеграмму, но никто не приходил, чтобы выпить с ней шампанского. Она осторожно закурила свою первую в этот день сигарету. Вернулся официант. Отрывистый хлопающий звук – и пенящаяся кристаллическая жидкость потекла в бокал, бутылочка была поставлена на стол, а счет засунут под пепельницу.
Она осторожно подняла бокал. Впервые в своей жизни одна в баре, она собиралась пить шампанское. Одна в чужом городе.