– что за смешной мир, – пробормотал он. – у нас есть все, но мы не можем ничем воспользоваться.
они расселись на полу и принялись играть в игру под названием «Построй город», возник небольшой спор насчет железной дороги – на предмет того, как и кто мог ею пользоваться.
но тут в дверь позвонили, Маккаллер встал и открыл.
увидев входящих, дочь воскликнула:
– мама! Марти!
– собирай свои вещи, дорогуша, пора уходить.
– я хочу остаться с Фредди!
– я сказала, собирайся!
– но я хочу остаться!
– больше я повторять не буду! собирайся, или я надеру тебе задницу!
– Фредди, скажи ей, что я останусь!
– она хочет остаться.
– ты опять пьян, Фредди, я же просила тебя не пить при ребенке!
– ну, ты тоже пьяная!
– хватит, Фредди, – вмешался Марти и закурил. – и вообще, ты мне не нравишься. Я всегда думал, что ты наполовину педик.
– спасибо, что высказался на мой счет.
– просто не называй ее пьяной, Фредди, а не то я надеру задницу тебе…
– момент, я тебе что-то покажу, – перебил его Фредди и шмыгнул на кухню.
вернулся Фредди, напевая:
– Ра-да! Ра-да! Ра-да-да-да!
Марти увидел в руке Фредди кухонный нож.
– думаешь, эта штука тебе поможет, Фредди? да я затолкаю его тебе в жопу.
– без сомнения, только вот послушай, мне позвонила одна мадам из телефонной компании и сказала, что, раз я не оплатил последние счета, мой телефон будет отключен, я ответил, что не прочь был бы ее выебать, но она повесила трубку.
– ты это к чему?
– а к тому, что я тоже могу отключить, кого захочу.
Фредди действовал молниеносно, его быстрота была почти фантастической, кухонный нож скользнул четыре или пять раз по горлу Марти, прежде чем тот повалился на спину и скатился по ступеням.
– господи… не убивай меня, пожалуйста, не убивай.
Фредди вернулся в комнату, бросил нож в камин и снова сел за игру, дочь опустилась рядом.
– теперь мы сможем доиграть.
– это точно.
– машинам нельзя ездить по железной дороге.
– нет, черт побери, нельзя, полиция нас сразу арестует.
– а мы же не хотим, чтобы нас арестовала полиция, правда?
– угу-
– а из Марти это все кровь течет, да?
– конечно.
– это мы из нее сделаны?
– ну, большей частью.
– большей частью чего?
– ну, большей частью из крови, костей и боли.
они сидели на ковре и играли в игру под названием «Построй город», снаружи раздавались сирены – «скорой помощи» (слишком поздно) и трех патрульных машин, к Марти подошел белый кот, повел носом и отскочил прочь, на подошву левого ботинка убитого заполз муравей.
– Фредди?
– что?
– я хочу тебе что-то сказать.
– валяй.
– к маме в попу лазают пальцами всякие мужики и выковыривают оттуда какашки…
– ладно, я тебе верю.
– а где сейчас мама?
– не знаю.
а мама металась по улице, исповедуясь всем подряд – продавцам газет, служащим лавок, барменам и просто сумасшедшим бродягам, садистам и мотоциклистам, отставным морякам и наркоманам, сутенерам и шлюхам, читателям Мэтта Вайнстока и т. д. и т. п. а небеса были голубыми-голубыми, и в пекарнях упаковывали свежевыпеченный хлеб – и впервые за многие годы мамины глаза прояснились и ожили и стали просто прекрасными, а вот смерть выглядела по-настоящему скучной, просто тоска зеленая, и никто – ни тигры, ни муравьи – никогда не узнает, почему это так, и даже персик в один прекрасный день возопит.
все реки со временем выходят из берегов, однако это тяжелое испытание, учителя лупят вас линейками, а черви жрут зерно; вот на треноги устанавливаются пулеметы и животы белые, животы черные, животы есть животы, людей бьют просто за ради битья; в судах все решения известны заранее, а процедура – не более чем водевиль, людей вызывают на допрос, а с допроса выходят уже не люди, если выходят вовсе, некоторые надеются на революцию, но когда вы совершаете переворот и сажаете новое правительство, то обнаруживаете, что это все тот же старый Папаша, который просто сменил картонную маску, чикагские боссы явно ошиблись, дав по шапке своим воротилам от прессы, этот удар по башке может спровоцировать мыслительные процессы, а большая пресса – ну, кроме «Нью-Йорк таймс» в лучшие времена и некоторых изданий «Крисчен сайнс монитор» – прекратила думать еще с объявления Первой мировой войны, можно разорить «Открытый город» за публикацию обыденной части человеческого тела, но когда вы даете под зад автору передовицы газеты с миллионным тиражом, следует быть готовым к тому, что он начнет писать правду не только о том, что творится в Чикаго, но и в других городах и весях, и к черту рекламу, может, он напишет лишь одну колонку, но эта колонка заставит миллион читателей задуматься – для разнообразия, – и никто не может сказать, к чему это приведет, но гайки затягивают все туже: когда вам предлагают выбирать между Никсоном и Хамфри, это все равно что выбирать, какое дерьмо жрать – холодное или теплое.
практически ничего и нигде не изменилось, события в Праге охладили горячие головы многих, кто запамятовал Венгрию, они слоняются по паркам с изображениями идола Че, с ликом Кастро в своих амулетах и голосят ООООООООММММММММ-МММ, ООООООООМММММММММ под предводительством Уильяма Берроуза, Жана Жене и Аллена Гинзберга. как писатели те иссякли, раскисли, поглупели, обабились – не поголубели, а просто обабились, – и если бы я был копом, наверняка сам захотел бы пройтись дубинкой по их протухшим мозгам, вздерните меня за это. публичный писатель выставляет свою душу на поругание идиотам, и те не ленятся, отсасывают, единственное достойное место для писателя – это ОДИН НА ОДИН с печатной машинкой, писатель, который вынужден идти на улицы, просто их не знает, я достаточно повидал фабрик, борделей, тюрем, баров, парков с их завсегдатаями, хватит на сто человек и сто жизней, идти на улицы, когда у тебя уже есть ИМЯ, значит скользнуть на легкий путь – это убило Томаса и Биэна, всей уличной ЛЮБОВЬЮ, всем виски, всем обожанием, всеми пездами, а еще полсотни писателей утандошило до полусмерти. КОГДА ТЫ ПОКИДАЕШЬ СВОЮ ПЕЧАТНУЮ МАШИНКУ, ЭТО ВСЕ РАВНО ЧТО БРОСИТЬ СВОЙ ПУЛЕМЕТ ВО ВРЕМЯ БОЯ, И ТОГДА ИЗ ВСЕХ ЩЕЛЕЙ НАЧИНАЮТ ПРОСАЧИВАТЬСЯ КРЫСЫ, как только Камю стал ораторствовать в академиях, его ремесло писателя умерло, ведь он начинал не как публичный оратор, а как писатель; он погиб еще задолго до автокатастрофы.
многие мои знакомые просто недоумевают, когда на их вопрос: «Буковски, а ты почему не устраиваешь поэтические чтения?», я отвечаю: «нет».