Марлоу слегка поднажал, давая понять, что не шутит.
– Дженсен! кошелек! брось его!
Дженсен выбросил портмоне. Марлоу отпустил мою руку, я повернулся, дееспособной у меня оставалась только левая.
– Дженсен! – позвал я.
он оценил Марлоу и ответил:
– нет.
я бросил взгляд на сопящего старика, и мне показалось, что на его губах блуждает нежная улыбка, мы вышли за дверь.
– хороший Пупу, – сказал я.
– очень хороший Пупу, – подтвердил Дженсен. мы прыгнули в машину.
– ну, кого еще ты хочешь, чтобы я сегодня посетил?
– я думаю, может, сгоняем к Анаис Нин.
– хватит думать, с ней мне точно не справиться, и мы покатили обратно, стоял обычный теплый
южнокалифорнийский вечер, скоро мы выбрались на бульвар Пико, и Дженсен поехал на восток, когда же наконец эта гребаная революция, задрало ждать.
– Рыжий, – сказал я навестившему меня пацану, – для женщин я больше не существую, и в этом есть моя вина, на танцы я не хожу, благотворительные вечера не посещаю, поэтические чтения игнорирую, групповуху не жалую, обычно я бухал в барах или в поезде, возвращаясь из Дель-Мара с ипподрома, да везде, где наливали, теперь я в бары не хожу, там обосновались никчемные мудаки и просиживают часами в надежде, что к ним заглянет какая-нибудь сифилисная дура, это зрелище – позор человеческой расы.
Рыжий подбросил бутылку пива, подхватил в полете и сбил с нее пробку о край моего кофейного столика.
– это все от ума, Буковски, тебе это не нужно.
– это все гнездится на кончике моей залупы, Рыжий, и мне нельзя без этого.
– помнится, поймали мы одну старую пьянчужку, привязали к кровати и стали сдавать ее по пятьдесят центов всяким калекам, психам и бродягам, им ведь тоже хочется ебаться. за три дня и три ночи мы обслужили пятьсот клиентов.
– ебическая сила, Рыжий, я сейчас сблюю!
– а я-то думал, ты прожженный грязный старикан.
– да, это означает, что я не меняю носки каждый день, ты хотя бы водил ее испражняться?
– что значит – испражняться?
– блядь, вы ее кормили?
– алкаши не жрут. Мы давали ей бормотуху.
– кошмар…
– почему?
– да потому, что это жестоко, бесчеловечно, раскинь мозгами, даже животные так не поступают друг с другом.
– мы заработали двести пятьдесят баксов.
– а ей сколько дали?
– нисколько, мы оплатили номер за два дня и оставили ее там.
– развязали?
– естественно, что мы, убийцы, что ли.
– благородно с твоей стороны.
– ты говоришь как проповедник.
– бери еще пива.
– для тебя у меня тоже есть пизда.
– почем? полтинник?
– нет, немного побольше, другой класс…
– спасибо, без надобности.
– да, похоже, тебе сейчас не до этого.
– это точно.
мы оба принялись за пиво, он лихо высосал бутылку и подскочил.
– смотри, я всегда ношу с собой бритвочку, вот здесь, за поясом, почти у всех бродяг проблемы с бритьем, только не у меня, я все просчитываю, когда выхожу на дорогу, надеваю две пары штанов, видишь? а когда прибываю в новый город, я верхнюю пару снимаю, бреюсь, моюсь, надеваю белую рубашку, повязываю галстук, надраиваю ботинки, в ближайшей скупке подбираю подходящий к штанам пиджак и через пару дней уже сижу в какой-нибудь конторе среди этих говнюков в белых воротничках, и никто из них не подозревает, что я только что спрыгнул с товарного поезда, но я не могу долго отсиживать жопу на такой работе, и скоро я уже снова в пути.
я не знал, что мне ему ответить на это, и продолжал молча пить пиво.
– и еще при мне всегда вот этот маленький пестик для колки льда, я ношу его в рукаве, видишь, под штрипкой, чуть выше кисти?
– да, вижу, один мой приятель считает, что пивная открывашка самое надежное оружие.
– твой дружок прав, но, когда меня прихватывают копы, я всегда выбрасываю пестик, вот так, вскидываю руки и ору: «не стреляйте!»
Рыжий продемонстрировал мне свои навыки.
– они ни разу не нашли у меня оружия, не знаю, сколько я выкинул пестиков, бессчетное количество…
– а ты когда-нибудь пускал в дело свой пестик, Рыжий?
он так удивленно посмотрел на меня, что я отмахнулся:
– ладно, забудем.
мы снова занялись каждый своим пивом.
– я всегда читаю твою колонку, когда останавливаюсь на ночлег, и думаю, что ты великий писатель.
– спасибо…
– я тоже пробовал писать, но ничего у меня не вышло, пыжился, пыжился, но так ничего и не вымучил, не приходит.
– а сколько тебе лет?
– двадцать один.
– время еще есть, может, еще и придет.
он посидел немного, видимо, обдумывал перспективу стать писателем, затем полез в задний карман брюк.
– вот что мне дали, чтобы я держал язык за зубами.
он вытащил кожаный бумажник.
– кто?
– я видел, как двое парней замочили третьего, и, чтобы я помалкивал, они мне отдали его бумажник.
– зачем они его грохнули?
– у него был бумажник, а там семь баксов.
– как они его убили?
– камнем, он пил вино, а когда совсем упился, они размозжили ему башку булыжником и забрали бумажник, я все видел.
– а что они с трупом сделали?
– когда поутру поезд остановился заправиться водой, они отнесли его к этому сходу, где скот выгоняют, выбросили в траву и забрались обратно в вагон.
– мгу, – промычал я.
– копы часто находят такие трупы – рваная одежда, испитая физиономия – не подлежит идентификации – еще один неизвестный бродяга, никому это не интересно.
так мы проболтали еще несколько часов – ничего примечательного, потом разговор иссяк, мы замолчали и просто сидели и думали каждый о своем.
наконец Рыжий поднялся.
– ладно, мужик, кажется, мне пора сваливать, хорошая была ночка.
поднялся и я.
– да, действительно, Рыжий.
– ну, еще увидимся, бля.
– как нехуй делать, Рыжий.
возникла пауза, кажется, он колебался, уходить или не уходить.
– до встречи, пацан.
– пока, Буковски.
я видел, как он прошел мимо кустов, свернул к Норманди, в сторону Вермонта, где у него была комнатуха, оплаченная еще дня на три-четыре, наконец его фигура скрылась в темноте, и остался лишь лунный блеск, я закрыл дверь, откупорил последнюю бутылочку пива, выключил свет и завалился в кровать, стянув с себя одежду, я лежал в темноте и представлял себе армию бродяг, блуждающих по путям, выбирающих вагоны и маршрут следования – в поисках лучших городов, лучшего времени, лучшей любви, лучшей удачи, чего-нибудь лучшего, они никогда не найдут этого и никогда не оставят своего поиска.