Пожилой реставратор, чьё имя Виктор не расслышал, перенёс картину на рабочий стол и включил лабораторную лампу.
— Браковать они мастера, — произнёс он сварливо. — Несколько лет назад они чуть не зарезали нам ещё одну работу Рубенса. Подозревали фальшивку той же эпохи. Химическое исследование показало, что это подлинник, но мы лишились почти десяти квадратных сантиметров холста… Очень уж не хочется повторять ошибку. Пожалуйста, подойдите поближе, Кунцельманн. Нам нужен ваш голос в хоре.
Виктор не стал долго рассматривать картину — он уже знал, что скажет.
— Я займу промежуточную позицию. Не буду вдаваться ни в ту, ни в другую крайность, — сказал он. — Картина может оказаться подлинной, но может быть и ловкой подделкой, если это слово вообще применимо к тому времени. Возможно, она написана небезызвестным Яном Питерсом. Меня не удивит, что работа написана в Антверпене по заказу одного английского дельца. Господам, разумеется, известно про английских торговцев картинами, которые в семнадцатом веке заказывали в голландских мастерских подделки. Если вам кажется варварством брать пробы красок и смол, предлагаю послать детальные фотографии в институт Курто, у них большой опыт по этой части.
Так и поступили. Через месяц из Лондона пришёл сертификат, подтверждающий точку зрения голландца: с девяностопроцентной уверенностью речь идёт о подделке Рубенса, выполненной второразрядным фламандским художником по заказу известного проходимца Готфрида Келльнера.
Последние недели лета Виктор и Георг посвятили созданию достоверного провинанса для трёх картин Эренштраля, которые скоро должны были покинуть Швецию. В мастерской нашлись все нужные им образцы. Они подделали сертификат подлинности и клейма коллекционеров девятнадцатого века, разыскали квитанцию об оплате столетней давности. Чем ближе они приближались к современности, тем труднее и кропотливее становилась работа — увеличивался риск разоблачения. Но благодаря войне, так щедро уничтожавшей людей и их собственность, подписи и справки, им в конце концов удалось состряпать вполне правдоподобную генеалогию — она простиралась от шведского дворянского, ныне вымершего, рода до Прибалтики. Последним владельцем картин был берлинский торговец произведениями искусства, некий Роберт Броннен, приобретший их у отбывающего в Канаду начинать новую жизнь эстонского беженца.
Виктор ещё раз прошёлся по картинам, вернее, даже не по самим картинам, а по рамам. Им удалось, правда задорого, купить подлинные барочные рамы у антиквара в Кларе. Виктор взял в руки оставленный Тугласом старинный рубанок и постарался, чтобы на дереве остались следы, словно бы средневековый мастер, отстругивающий раму, слегка снебрежничал. Закончив, он взял картины и прислонил их к стене напротив окна. Холсты буквально купались в ярком августовском свете.
Совершенство — вот единственное слово, которое приходило ему в голову. Не было ни одного слабого пункта, ни одной детали, могущей вызвать хоть какие-то подозрения экспертов, если, конечно, не принимать во внимание факт, что вновь открытые работы старых мастеров сами по себе подозрительны.
Он поднялся на второй этаж. Георг, в плаще, с незажженной сигариллой в углу рта, стоял над огромным чемоданом.
— Глянь-ка! — сказал он, наклонился и приподнял дно чемодана. — Двойное дно. Потайное отделение для наших вновь открытых шедевров. Мы же не хотим декларировать их на таможне, или как? Рамы мы отправим багажом, но не картины же! Дотошные таможенники обязательно начнут придираться. Билеты на поезд заказаны. Едем завтра экспрессом на Мальмё, а оттуда — в Берлин. Послезавтра в семь часов ты проснёшься на своей родине.
— А как быть с моим инструментом?
— Возьми всё, что нужно. Мы снимем ателье, и тебе никто не будет мешать, пока не соберём достойную коллекцию. Думаю, пробудем в Берлине всю осень.
Прошло больше десяти лет, как Виктор последний раз был в Берлине. Странно, но он не чувствовал никакого волнения, никакой тоски, вообще ничего — разве что смутное беспокойство. Единственное, чего он боялся, — воспоминаний.
— Пока поживёшь в моей конторе на Фазаненштрассе. Покажется тесно, переедешь к Ковальски, они знают, что ты приезжаешь.
Организационные вопросы Виктор предоставил Георгу, поскольку во всём, что касается планирования и организации, компаньон был на голову выше его. Если бы понадобилось, Георг запросто сумел бы скоординировать крупную армейскую операцию… Итак, снова в Берлине, и снова всё как раньше. Они будут продавать скандинавских художников в Германии. Они будут «находить» немецкие раритеты и продавать их в Скандинавию. Виктор продолжит работать как реставратор и эксперт — они не могут позволить себе отказаться от преимуществ, которые им даёт его репутация. И словно послание из будущего — не далее как сегодня утром позвонил Рюландер и поблагодарил Виктора за неоценимую помощь с картиной Рубенса. Виктор сказал, что ему предстоит длительная работа в Берлине, и Рюландер искренне огорчился. Его рабочая группа уже почти окончательно сформировалась, и он мечтал, чтобы Виктор принял в ней активное участие. Во всяком случае, он рассчитывает обязательно увидеться после Рождества, и если ему нужна какая-то помощь в Берлине, у него в Германии есть хорошие связи — как на востоке, так и на западе.
Виктор вышел на кухню попить воды. Когда он вернулся, Георг лежал в постели совершенно голый.
— Надо когда-нибудь с этим покончить, — сказал он медленно. — Иначе это так и будет стоять между нами…
— Что?
— Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Иди и ляг рядом.
Может быть, он и прав, подумал Виктор. Надо и в самом деле перейти эту границу и поставить всё на свои места, чтобы не осталось никаких недоговоренностей, никакого напряжения. Впрочем, назвать напряжением это трудно… скорее пустота, разделяющая их невидимая стена пустоты. Им обоим так нужна была нежность. Они всё ещё были молоды, очень молоды — но чувствовали себя стариками. Когда Виктор забрался в постель, он вспомнил, как они впервые встретились в «Микадо», в другом мире, в другой жизни. Георг, должно быть, пахнет так же, как тогда… Георг положил ему голову на грудь. Как ребёнок, подумал Виктор. Впервые в жизни ему захотелось иметь детей. Надо же иметь какой-то якорь, подумал он, надо наконец закрепиться — в каком-то месте, в какой-то жизни.
«Gebrüder Bronnen»! Лавка «Братья Броннен», вопреки всему, восстала из могилы истории! Они вступили в неравный бой с немецкой бюрократией — и выиграли! Даже младший брат, Густав, восстал из мёртвых… если не из мёртвых, то, по крайней мере, вернулся, перестал числиться в разряде рассеянных по всему миру немецких беженцев. С помощью великолепной, пуленепробиваемой лжи им удалось прикрыть все слабые места, законопатить все щёлочки, куда могла бы просочиться нежелательная информация и навлечь на них подозрения клиентов или западноберлинской полиции, а ещё точнее, отдела по борьбе с мошенничеством. С бумагами и справками от 1949 года, которые Георгу удалось в своё время вынести из квартиры на Горманн-штрассе и спрятать у сестёр Ковальски, Виктор выправил новую идентификационную карточку, зарегистрированную в западном секторе. Если верить документам, его опять звали Густав Броннен, а рядом с именем была наклеена фотография, где он, причесавшись мокрой расчёской, серьёзно смотрит в объектив древней цейссовской камеры квартального фотографа Фишера. Он получил удостоверение социального страхования, а в графе «место жительства» указал адрес сестёр Ковальски на Кантштрассе.