— Так приятно снова увидеть здешние наши сумерки, — сказал Уолтер, присоединяясь к ней. — Я успел забыть, что море такое голубое, дороги такие красные, а в укромных лесных уголках не бывает никого, кроме фей. Да-да, феи все еще обитают здесь. Клянусь, я мог бы отыскать добрых два десятка фей под фиалками в Долине Радуг.
На миг Рилла почувствовала себя счастливой. Его слова напомнили ей прежнего Уолтера. Она надеялась, что он начинает забывать о терзавших его тревогах.
— А какое удивительно голубое небо над Долиной Радуг, правда? — сказала она, проникаясь настроением брата. — Голубое… голубое… пришлось бы произнести это слово сотню раз прежде, чем удалось бы выразить, до чего оно голубое.
Мимо прошла Сюзан; голова у нее была повязана платком, а в руках она несла охапку садовых инструментов. Док с дико горящими глазами крался за ней через кусты таволги.
— Может быть, небо и голубое, — заметила Сюзан, — но этот кот весь день был Мистером Хайдом, так что, вероятно, вечером пойдет дождь… об этом говорит и то, что я чувствую в плече ревматизм…
— Может быть, дождь и пойдет… но не думайте о ревматизме, Сюзан… думайте о фиалках, которые расцветут после него, — сказал Уолтер весело… слишком, пожалуй, весело, как показалось Рилле.
Сюзан взглянула на него неодобрительно.
— Право, Уолтер, дорогой, не знаю, что ты имеешь в виду, уговаривая меня думать о фиалках, — ответила она холодно, — а ревматизм не повод для шуток, в чем ты, возможно, сам когда-нибудь убедишься. Надеюсь, я не принадлежу к тем людям, которые вечно жалуются, что у них тут болит, а там ноет… особенно теперь, когда приходят такие ужасные новости. Ревматизм, конечно, не сахар, но я сознаю — и как нельзя лучше, — что это пустяки по сравнению с газовой атакой гуннов.
— О, боже мой, что вы говорите! — с чувством воскликнул Уолтер. Он круто повернулся и пошел обратно к дому.
Сюзан покачала головой. Она относилась с большим неодобрением к подобным восклицаниям с упоминанием Всевышнего.
— Надеюсь, он не скажет ничего подобного в присутствии своей матери.
Рилла стояла среди зацветающих нарциссов, и глаза ее наполнялись слезами. Вечер был испорчен для нее; она испытывала отвращение к Сюзан, которая своими речами причинила боль Уолтеру… И Джем… неужели он пострадал во время газовой атаки? Неужели он умер в мучениях?
— Я больше не в силах выносить эту неизвестность, — сказала Рилла в отчаянии.
Но она выносила ее — как и другие — еще неделю. Потом пришло письмо от Джема. У него все было хорошо.
«Папа, я вышел из этих боев без единой царапины. Не знаю, как мне и другим нашим ребятам это удалось. Ты найдешь подробности сражения в газетах… я не могу писать о том, как все было. Но гунны не прошли… и не пройдут! Джерри оглушило взрывом снаряда; он потерял сознание, но это была только легкая контузия. Через несколько дней он оправился. Грант тоже невредим».
Нэн получила письмо от Джерри. «Я пришел в сознание на рассвете, — писал он. — Не помнил, что случилось со мной, но думал, что мне конец. Я был совсем один и испуган… ужасно испуган. Со всех сторон от меня на этих отвратительных серых, мокрых, склизких полях лежали мертвые солдаты. Мне страшно хотелось пить… я думал о Давиде и колодезе Вифлеемском… [61] и о маленьком родничке под кленами в Долине Радуг. Мне казалось, я вижу его прямо перед собой… и ты, смеющаяся, стоишь по другую сторону его… и я подумал, что умираю. И мне было все равно. Честное слово, мне было все равно. Я испытывал лишь ужасный ребяческий страх оттого, что так одинок и вокруг меня мертвецы, а также нечто вроде удивления, как такое могло случиться со мной. Потом санитары нашли меня и увезли, а довольно скоро я обнаружил, что никаких серьезных травм у меня нет. Завтра возвращаюсь в окопы. Там нужен каждый, кто только может держать оружие».
— Смех ушел из мира, — сказала Фейт Мередит, которая зашла в Инглсайд, чтобы рассказать о письмах, полученных с фронта. — Помню, как я когда-то давным-давно сказала старой миссис Тейлор, что мир полон веселья и смеха. Но мир уже не тот.
— Теперь мир — это одни страдальческие стоны, — сказала Гертруда Оливер.
— Мы должны сохранить в нем немного смеха, девочки, — сказала миссис Блайт. — Иногда добродушный смех помогает почти так же хорошо, как молитва… но только иногда, — добавила она чуть слышно.
Последние три недели ей было очень трудно рассмеяться… ей, Анне Блайт, которая всегда смеялась так легко и от души. И, что было еще тяжелее, она так редко слышала теперь смех Риллы… Риллы, которую она прежде находила слишком беспечной хохотушкой. Неужели вся юность девочки будет омрачена войной? Но какой сильной, умелой и женственной она растет! С каким терпением она вяжет и шьет и руководит этими капризными и ненадежными членами молодежного Красного Креста! А как замечательно она справляется с Джимсом!
— Она не могла бы лучше ухаживать за этим ребенком, даже если бы до этого вырастила дюжину детей, миссис докторша, дорогая, — торжественно заявила однажды Сюзан. — В тот день, когда она нежданно-негаданно явилась сюда с той фарфоровой супницей, я никак не могла предположить, что она проявит такие способности.
— Я очень боюсь, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан, которая только что вернулась со станции, куда носила лучшие косточки для Понедельника, — что случилось что-нибудь ужасное. Луна с Бакенбардами сошел с шарлоттаунского поезда с очень довольным видом. Не припомню, чтобы я когда-нибудь видела на его лице такую улыбку. Разумеется, он мог просто радоваться тому, что надул кого-нибудь, когда продавал скот, но у меня ужасное предчувствие, что немцы прорвали фронт.
Возможно, Сюзан была несправедлива, связывая улыбку мистера Прайора с потоплением «Лузитании» [62] , известие о котором стало передаваться из уст в уста, как только поступила почта. Но в ту ночь гленские мальчишки, все до одного, вышли на улицу и перебили ему все окна в неистовом порыве благородного негодования, вызванного преступлениями кайзера.
— Я не говорю, что они поступили правильно, и не говорю, что они поступили неправильно, — сказала Сюзан, когда услышала об этом. — Я только говорю, что сама была бы не прочь вместе с ними швырнуть несколько камней. Одно известно точно: в тот день, когда поступила новость о потоплении, Луна с Бакенбардами сказал на почте, в присутствии свидетелей, что люди, которые не сидят дома, после того как их предупредили об опасности [63] , не заслуживают лучшей участи. Норман Дуглас буквально бесится и брызжет слюной, когда говорит об этом. «Если дьявол не заберет к себе этих мерзавцев, которые потопили «Лузитанию», то нет смысла в существовании дьявола!» — кричал он вчера вечером в магазине мистера Картера. Норман Дуглас всегда верил, что каждый, кто против него, выступает заодно с дьяволом, но даже такой человек иногда оказывается прав.