Почти ослепшие от белизны снега, плачущие от усталости и укусов мороза, мы вышли к чему-то похожему на дорогу, отмеченному длинной вереницей телеграфных столбов. И вдруг увидели один, два, три, четыре, о Господи, пять, нет, гораздо больше танков, глядящих на нас из метели. Командир каждого сидел на открытой башне, напряженно вглядываясь сквозь канитель несущихся снежинок.
Смертельно усталые, молчаливые, мы залегли и в страхе уставились на громадные, окрашенные в белый цвет чудовища. Они с рычанием двигались, стволы пушек торчали из башен, словно обвиняюще указующие персты.
Унтер-офицер Краус из Сто четвертого артиллерийского полка встал и хотел бежать к ним. Старику пришлось рывком снова уложить его в снег.
— Осторожно, по-моему, это Иван. Эти машины определенно не «тигры» и не «пантеры». Думаю, не особенно ошибусь, сказав, что это КВ-2.
Снег слепил нас, неотрывно глядевших на рычащие танки.
— О, клянусь своим бандажом для грыжи! — выкрикнул Порта. — Это выехали на пикник ребята дядюшки Сталина. У них звезды на всех машинах, Адольф на такую хитрость не пойдет. Так что танки определенно русские.
Убедившись в этом, мы принялись лихорадочно зарываться в снег. Разгребали его даже пальцами, лишь бы спрятаться от сидящих на башнях командиров.
Мы насчитали пятнадцать Т-34 и два больших КВ-2. Возможно, еще сколько-то скрыла от нас метель.
Мы нервозно смотрели, как они скрываются, будто призраки.
Потом, несмотря на весь ужас, до нас дошло, что они едут к Лысенке. Там стояла вся наша Первая танковая дивизия: она готовилась пойти в наступление и вызволить нас из кольца, в котором мы оказались.
Мы снова пошли на запад сквозь все усиливающуюся метель, несущуюся нам в лицо. Нелегко пройти по ней двенадцать километров с грузом боеприпасов и тяжелого пехотного оружия. Даже если она мешала танкам противника, им было легче первыми добраться до своей цели.
Видимость сократилась примерно до двух метров. Вдруг по нам затарахтел пулемет. Моторы танков на первой скорости выли, словно испуганные дети.
Сквозь летящий снег проступили очертания тяжелых машин. Наши артиллеристы и пехотинцы с воплями стали разбегаться. Размахивали руками, падали и гибли под тяжелыми гусеницами. Кто-то останавливался и поднимал руки в знак того, что сдается, но их тут же скашивал хлещущий пулеметный огонь.
Нам в лицо холодно, беспощадно засверкала красная звезда.
Я и Штеге бросились в укрытие за кустами и отчаянно прижались к земле. В нескольких метрах от нас пронесся Т-34, вздымая густой тучей снег. Газы из выхлопной трубы обожгли нас, будто горячий поцелуй. По коже у нас шли мурашки.
Остальные члены боевой группы носились, словно испуганные зайцы. Их с невероятной меткостью снимали одного за другим.
Четверть часа спустя мы услышали лишь несколько выстрелов вдали. Побрели, шатаясь, на запад и снова наткнулись на танки. Они преследовали пехотинцев из Семьдесят второго полка.
Мы побежали со всех ног. У обоих была только одна мысль: удрать от этих изрыгающих огонь стальных убийц!
В одном месте нам пришлось броситься на землю и предоставить танкам проехать над нами, как предписывалось в наставлениях по боевой подготовке.
Мы испуганно прижались к земле. С бряцаньем, стуком, рокотом многотонные Т-34 загромыхали над нами. Они ласково гладили нас брюхом по спине, а визжащие, лязгающие гусеницы проходили мимо по обе стороны.
После такого переживания уже не будешь нормальным. Тебя бьет дрожь. Речь становится невнятной, сбивчивой. Тебе не верится, что ты еще жив.
Пройдя несколько километров на юго-запад, мы нагнали остатки боевой группы гауптмана фон Барринга. Из пятисот человек уцелела всего сотня. Среди уцелевших, к громадному облегчению, было большинство наших лучших друзей.
У Плутона осколком оторвало ухо.
Порта перевязал его с почти материнской нежностью.
— Как хорошо, что этот осколок не угодил тебе в попку, лапочка. А ухо, мой птенчик, было тебе ни к чему. Ты все равно никогда не слушал умных людей. Разве не говорил тебе старый отец, что война — неприятное дело? Но вам, недоумкам, надо было отправиться на завоевание «жизненного пространства». Видишь, что из этого выходит, жалкая деревенщина?
Фон Барринг снова связался со штабом и доложил, что все роты понесли тяжелые потери. К нашему удивлению, он получил следующий лаконичный приказ:
«Боевой группе фон Барринга объединиться с остатками Семьдесят второго пехотного полка. Вернуться к селу Джурдженджи. Если село заняли русские, отбейте его».
— Боже, какие идиоты! — выкрикнул Порта. — Прямо-таки игра в «стулья с музыкой» [56] . Почему им, черт возьми, не наладить регулярное трамвайное сообщение?
Без разведданных, без фланговой поддержки мы вяло повернули обратно. Порта клялся, что если снова придется бежать, он не остановится до самого Берлина.
Наступило утро с лютым морозом. За ночь семеро солдат замерзли насмерть. Трупы выбросили за снежный парапет. Первым делом мы проверили, имеет ли смысл снимать с них сапоги. У одного из замерзших была почти новая пара валенок. Они превосходно подошли Легионеру. Он, сияя, надел их.
— Смерть одному — сапоги другому, — усмехнулся он и с восторженной улыбкой зашагал прочь.
Мы пытались зарыться поглубже, но лопаты и кирки не брали скованную морозом землю.
Во второй половине дня нас снова атаковала русская пехота. Громадная масса неслась вперед с дикими криками «Ура!»
Мы открыли сосредоточенный огонь из автоматов и минометов. Как ни странно, русские быстро откатились и вернулись на свои позиции.
За двое суток мы отбили восемь атак.
Но хуже атак, мороза, голода, бомб и снарядов было охватившее нас чувство: боевая группа направлена в то место, которое оставила — сдала противнику.
На просьбу о помощи из штаба полка ответа не последовало. После четырнадцатой атаки фон Барринг позволил радисту отправить отчаянное SOS:
«Боевая группа фон Барринга почти уничтожена. В живых осталось только два офицера, шесть младших командиров и двести девятнадцать солдат. Пришлите боеприпасы, бинты и продукты. Положение безнадежно. Ждем приказов».
Ответ из штаба был кратким:
«Помочь не можем. Держитесь до последнего человека.
Командир корпуса».
Теперь русские пытались разбомбить нас. Двенадцать самолетов сбрасывали на деревню бомбы с малой высоты.
На другую ночь, несмотря на приказ умереть, но не отходить, гауптман Барринг с риском угодить под трибунал и получить смертный приговор приказал боевой группе покинуть деревню, бросив минометы и тяжелое пехотное оружие.