Растокин и Антушенко давали последние указания Ломову, взволнованному до глубины души доверием, которое ему оказало командование, посылая на Леастарес. Это были не просто указания, а советы боевых командиров, видевших виды в тылу врага на сопках Заполярья. Глядя на Ломова, Растокин представил себе полыхающие в огне бензохранилища, подумал, что враг будет наверняка преследовать смелую десятку разведчиков. «Вырвутся ли они из вражеских тисков?»
— Я приглашаю вас на день победы к себе. Плясать русского можете? — неожиданно спросил комбриг.
— Плохо, — улыбаясь, ответил Ломов.
— Это уже не годится. Мы закатим такой бал — сопки задрожат!
Вошёл Федин и доложил комбригу, что все отобранные для операции люди разместились в отдельной землянке.
— Отлично, — сказал Растокин и повернулся к Ломову. — Да, вот ещё что. Очень трудно будет пробиваться сюда, идите на Мурманск, к Карельскому фронту, тем более, если он начнёт наступление. Мы с Рыбачьего пойдём к нему навстречу спустя сорок восемь часов.
— Учту, товарищ полковник.
— В крайнем случае отсидитесь в сопках, дождитесь подхода частей фронта. После взрыва хранилища немцы так просто не отпустят вас. Об этом не забывайте. Избегайте боя, иначе долго не продержитесь.
— Благодарю вас за советы, товарищ полковник.
— Не теряйте времени, — Растокин протянул Ломову руку, ласково посмотрел ему в глаза и тихо сказал: — Желаем успеха… Ждём с победой!
Федин и Ломов вышли из землянки, спустились в лощину и быстро пошли к подножью противоположной сопки. Здесь стояла одинокая землянка. Сейчас в ней было весело и оживлённо. Матросы встали, окружили своих командиров. Глядя на крепкие фигуры матросов, Ломов почувствовал и себя сильнее. Готовясь к опасной операции, они не думали о смерти, шутили, смеялись, и в этой неподдельной радости Ломов видел нерушимую силу русского моряка.
Перед ним стояли богатыри Чистяков и Борисов, худенький матрос Козлов, поправившийся после лёгкого ранения. Неразлучные Громов и Ерошин стояли, как в строю. За ними виднелось довольное, чему-то улыбающееся лицо Шубного. Влюблёнными глазами смотрел на командира отряда такой же молоденький, как и Ломов, радист Башев из роты связи.
Скрипнула дверь, и в землянку вошли неторопливые, даже, на первый взгляд, угрюмые, два сапёра. У каждого из них было по два ящика со взрывчаткой. Они хотели было доложить Федину о прибытии, но тот кивнул на Ломова и отошёл в сторону. Сапёров Чупина и Драгунова, лучших подрывников бригады, разведчики знали давно. И тот, и другой окали. Они были земляки, ходили по-медвежьи, вразвалку, сами шутили редко, но посмеяться любили. Матрос Чупин, находясь с первых дней на сухопутном фронте, имел столько лёгких ранений, что со счёта сбился. И часто после ранения он говорил: «Чёрт семерым нёс осколки, а мне одному достались». Драгунова, наоборот, ни разу даже не царапнуло, хотя нередко случалось, что он чудом спасался от гибели.
Началась подготовка к рейду. Вскоре к разведчикам пришли Хорев и Антушенко. Начальник политотдела принёс с собой свежие газеты, последнюю сводку информбюро. Он прочитал её, сидя среди матросов. Сама собой началась непринуждённая беседа.
— Вы будете заместителем Ломова по политчасти, — обращаясь к Чистякову, сказал Хорев. — Сколько коммунистов у вас?
— Пять человек: Борисов, Громов, Ерошин, Драгунов и я.
— Комсомольцев?
— Радист Башев и командир.
— Отлично, — сказал Хорев, доставая трубку. — Выходит, беспартийных… — начальник политотдела задумался, подсчитывая.
Шубный быстро достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги.
— Разрешите обратиться, товарищ полковник, — сказал он, вставая.
Развернув бумагу, Шубный подал её Хореву. Тот внимательно прочитал и, посмотрев на всех, зачитал вслух: «В партийную организацию роты разведки бригады. Прошу принять меня в нашу Коммунистическую партию большевиков. Идя в бой, буду громить врагов по-русски, до смерти. Если что случится, прошу считать коммунистом. Не сомневайтесь, знайте, Шубный честно прожил свою жизнь. К сему матрос Шубный».
Хорев, помолчав, прочитал короткую дописку на обороте заявления: «Мне завтра будет сорок лет». Встал, крепко пожал руку Шубному.
— Товарищ полковник! Разрешите, — встал с места матрос Козлов, подавая Хореву заявление о принятии в комсомол. За ним подошёл матрос Чупин. Он не успел ещё написать заявление и поэтому со смущением поднял курносое лицо на начальника политотдела. Сапёр на словах высказал просьбу о принятии его в комсомол и отошёл к столу писать заявление.
— Товарищи коммунисты и комсомольцы! — начал Хорев. — Где бы вы ни были, высоко несите знамя нашей партии и комсомола. Храните, оберегайте это почётное звание. Просьбу товарищей удовлетворяем. За неимением времени документы оформим после вашего возвращения. Считайте, что ваша кандидатская карточка, матрос Шубный, и ваши комсомольские билеты, матросы Козлов и Чупин, находятся у меня. — Хорев подозвал Чистякова. — Помогайте во всём командиру, вы — первый помощник его. И вот ещё что, мичман. За несколько часов до выполнения операции проведите открытое партийное собрание. С Ломовым я уже говорил об этом. Призовите отряд на выполнение ответственного задания и покажите пример. Знаю, агитировать некого, а по душам поговорить перед боем само сердце просит. А сейчас соберите все документы, ордена. Заодно захвачу, чтобы вам не ходить.
Через некоторое время полковник Хорев принял от Чистякова большой свёрток с документами и орденами разведчиков. Пожелав успеха и победы, он с каждым тепло распрощался и, переговорив с Антушенко, ушёл.
К вечеру была закончена подготовка к операции. До мельчайших подробностей были изучены маршрут движения на Леастарес, детали взрыва хранилища, действия каждого участника небольшого отряда.
— Окончательное решение примете на месте, там будет виднее, — сказал в заключение начальник штаба Ломову.
Предстояло перенести на себе большой груз за сто с лишним километров по бездорожью скалистой тундры. «Тяжело будет», — подумал Антушенко, смотря на ящики со взрывчаткой, на боезапас, продукты. Ломов решил проверить, как будет выглядеть отряд, когда снимется с места. Матросы оделись, как можно удобнее погрузили на себя всё подготовленное для операции.
Потом Ломов приказал раздеться и отдыхать Кое-кто стал писать письма.
Сел писать и Ломов. Он сунул руку за ватник, чтобы достать карандаш, и нащупал небольшой свёрток. Бережно достал его, развернул и, глядя на аккуратно сложенные серые шерстяные носки, вспомнил Иру Вахрушеву. Растроганный её заботой, он припоминал последние встречи. Сейчас, как никогда ещё раньше, ему захотелось увидеть Иру… Как будто очнувшись, он неожиданно встал, аккуратно уложил носки в вещевой мешок и снова сел к столу.
Только один Громов уловил мысли Ломова. Тогда, на сопке, он случайно видел, как медсестра подарила лейтенанту какой-то свёрток, как тот отказывался, а придя в землянку, долго смотрел на обыкновенные носки, как будто никогда такие не видел.