Ломов писал: «Здравствуйте, дорогие мама, папа! Решил черкнуть вам очередную весточку. Дела на службе идут хорошо, сам здоров. Новостей пока нет, да и не предвидится. С нетерпением жду от вас первой ласточки. Как-то вы там живёте? У нас здесь наступает полярная ночь. Выпадал снег, но растаял. Интересный край. Я полюбил его сразу, и чем дальше, тем больше он нравится мне. Пишите. Целую, ваш Сергей».
— А вы что не пишете? — спросил Антушенко Чистякова.
— Мне некому писать, родные погибли в Ленинграде.
Ломов отдал письмо начальнику штаба и подошёл к столу, открыл коробку с шахматами и молча расставил фигуры. Матросы один за другим отдавали Антушенко письма, не спеша собирались. Начало смеркаться.
— Кто хочет сыграть в шахматы? — спросил Ломов.
— Давайте со мной, — предложил радист Башев, снял шапку и пригладил зачёсанные набок белёсые волосы. Около играющих собрались матросы, и Антушенко не хотелось прерывать задумчивую тишину в землянке. А уже пора было выступать.
— У меня есть предложение, — оказал он, кладя руки на плечи Ломова и Башева. — Вы закончите эту партию, когда вернётесь. Хорошо?
— Согласен, — сказал Ломов, двинув через квадрат пешку и спросил: — Что ж, пора, товарищ капитан второго ранга?
— Да, батенька мой, вам пора.
Через несколько минут отряд был на сопке. Первыми шли Антушенко и Ломов. За ними Шубный, Чистяков, радист Башев, Борисов, Ерошин с Громовым, сапёры, замыкающими — Козлов с Фединым. Разведчики миновали лощину, перевалили через сопку, вышли на перешеек. Впереди высился еле различимый в ночном сумраке хребет Муста-Тунтури. Отряд подошёл к речке. Один за другим перебрались по перекинутым доскам на другую сторону и направились вдоль хребта к левому флангу.
Антушенко остановился, окинул взглядом растянувшуюся цепочку людей. Свернув с тропы, он стал подниматься на хребет к землянке левофлангового опорного пункта. Ещё никто не чувствовал усталости, неся тяжёлый груз, но двигались за начальником штаба медленно.
Перед тем как перевалить отряду через хребет, Антушенко завёл разведчиков в землянку. В ней сидели три матроса и сержант. Один из них тихо играл на гармошке. Увидя вошедшего начальника штаба, он отложил гармонь, все четверо встали.
— Играйте, играйте, — сказал Антушенко.
Разведчики сняли с себя тяжёлый груз, закурили.
— Я плоховато играю, — сказал матрос, надевая ремень двухрядки.
— Не скромничайте, сыграйте, — предложил Федин.
— Давай, жми, чего там, — послышались голоса разведчиков. — Мы споём.
— Правильно, товарищи, давайте споём, — поддержал Антушенко. — Только тихонько.
Матрос быстрыми пальцами пробежал по клавишам, медленно растягивая меха двухрядки. Он будто догадался, куда уходят разведчики, и, может быть, поэтому заиграл «Вечер на рейде».
Тихо запело несколько голосов:
Споёмте, друзья, ведь завтра в поход
Уйдём в предрассветный туман…
Их сразу поддержали другие. Ломов пел и думал. Он вспомнил первый вечер на Рыбачьем. Вот так же он стоял с Фединым около двери землянки, так же пели тогда матросы… Но теперь уж не было в Ломове прежней застенчивости и смущения.
— Идём посмотрим на Рыбачий, — предложил Федин.
Они вышли из землянки. Дул ветер, сырой, холодный. Лица стали влажными.
— Единственная молчаливая спутница наша, — сказал Федин, глядя на мелькающую из-за туч луну.
Рыбачий скрыла тёмная осенняя ночь.
— У тебя никакой просьбы не будет? — спросил Федин.
— Вроде нет. Книгу только забыл вернуть матросу из взвода Великанова.
— Это алгебру, что ли?
— Да, пришёл матрос, просит помочь, не выходит, говорит, задача. Стали вместе решать, не выходит. Стыд: матрос попросил, а я не сделал.
— Книгу отдам. А больше никому ничего передавать не надо?…
Ломову показалось, Федин назвал имя «Ира» Он повернулся к командиру и, не слыша его последних слов, хотел было попросить, чтобы Федин передал ей: «Сережа сейчас далеко от нас, но он обязательно вернётся, и вы снова встретитесь…» Но Ломов так и не ответил на вопрос Федина.
Из землянки кто-то вышел, и через открывшуюся дверь донеслись слова песни:
…Обратно вернусь я не скоро,
Но хватит для битвы огня…
И радостно встретит героев Рыбачий,
Родимая наша земля…
Захлопнулась дверь землянки, песня сразу оборвалась. И хотя её не было слышно здесь, она ещё долго звучала в ушах Ломова.
Выход Финляндии из войны всполошил части северной группировки войск немцев в Заполярье.
В предчувствии наступления русских немецкие солдаты, фельдфебели и офицеры всё чаще подходили к карте. Они меньше смотрели на восток, где их недавно интересовали Мурманск, Архангельск. Они смотрели на запад, на весь Скандинавский полуостров, представляя себе, как далёк будет путь отхода. Но куда? Этот вопрос каждый задавал себе, не говоря вслух. Немцы надеялись на «чудодейственную интуицию» фюрера, который должен спасти их от гибели, вывести из заполярных сопок, или, как говорили они, — «голого, мёртвого края полуночного солнца».
Отступление гитлеровской армии на Центральном фронте, выход Финляндии из войны давали основание немецким солдатам предполагать об оставлении оккупированной Норвегии. Предположение их оправдалось. Вечером 7 сентября 1944 года до переднего края обороны на Муста-Тунтури докатилась обнадёживающая весть. От солдата к солдату передавалось заявление Гитлера, сообщенное по радио, о выводе в ближайшее время всех частей из Скандинавии.
Положение переставало казаться безвыходным. И только одна мысль — о неизбежном наступлении русских уже не покидала никого.
В землянке третьего опорного участка на Муста-Тунтури спали солдаты. Бодрствовал один разводящий ефрейтор Штонц. Скоро смена постов. Он спешил написать донесение, изредка бросая косой взгляд на нары. Когда он отрывал карандаш от бумаги, рука его заметно дрожала.
А через несколько минут Штонц уже шагал во главе цепочки в пять человек. Сменив солдат в огневых точках, он отпустил продрогших постовых, спрыгнул в траншею и, дойдя до крутого поворота, стал ждать. Шёл мелкий дождь, ветер холодил лицо. Кругом неприятная, неуютная сырость, темно. Штонц нащупал в кармане шинели сложенный вчетверо лист, поднял ворот шинели и быстро направился к крайней огневой точке.
Слабая перестрелка на соседних опорных участках перекинулась и на третий, но быстро смолкла.
Штонц, пригнувшись, протиснулся в укрытие огневой точки, прилёг около молодого солдата Даутенфельса, прибывшего с последним резервом с юга Норвегии.
— В кого стреляешь? — громко спросил ефрейтор.