В полдень, когда весь поселок работал, два американских солдата, белый и черный, вломились в избу Симаковых. Дома была одна хозяйка. Они стали требовать вино, русскую водку. Русская водка не идет ни в какое сравнение с виски. Во вкусе местного пития интервенты разобрались очень скоро.
Обыск у Симаковых ничего не дал, и солдаты изнасиловали хозяйку. Крики о помощи услышал сосед Ваньча Комлев. Он схватил подвернувшийся под руку заступ, по крутому крыльцу взбежал в избу друга. Увидел распластанную на полу женщину и над ней широкую спину негра. В первые секунды он не заметил второго насильника, приводившего себя в порядок, тот перехватил его руку. Пришлось сначала заступом ударить белого, а негра добивал уже лежачего, как бил медведя – заступ вошел в раскрытую пасть.
Груню, всю окровавленную поднял, отвел в свою избу.
– Беги! – просила Груня.
– А трупы?
– Жги!
– Избу? А что Яша?
– Я отвечу…Быстрее! Тогда не найдут их…Только лошадь выведи…
Ваньча бросился в конюшню соседа. Конюшня, как везде в северных таежных селах, строилась под жильем. Это был хлев, конюшня и овчарня в одних стенах, а рядом, под избой сенник. Ваньча не увидел лошади. Догадался: в горячке Груня забыла сказать, что утром на службу Яша уехал на лошади, овцы паслись в ограде, а корову только присмотрел у Груниных родственников.
Груня была права: поджег избы мог спасти Ваньчу от расправы.
Ваньча забежал в конюшню, бросил горящую спичку в прошлогоднее сено – и уже через минуту огонь охватил весь нижний этаж избы Симаковых. Сухая жаркая погода подсобила огню. В пламени исчезло все, что долгие годы наживал сосед, а заодно исчезли и солдаты-насильники из американского пехотного полка. Это были первые трупы оккупантов на Русском Севере.
Ваньча исчез из Обозерской, когда изба Симаковых только разгоралась. А тайга всегда укроет: сделай шаг с тропы – и ты уже в тайге.
За десять верст от поселка Яков увидел дым. Прикинул: горит у скалы, где Ваймуга начинает свой бег. Сердце дрогнуло: там же его дом, там жена Груня, которой через два месяца рожать. Бросил под ивовый куст суму с инструментом, подозвал Краюху, пасшуюся невдалеке, трусцой погнал свою лошадку.
Выехав на опушку, откуда был виден поселок и железнодорожная станция, он понял: предчувствие его не обмануло.
Уже возле горящей избы он встретил начальника станции.
– Погоди, Симаков, поздно тушить.
– Там же моя Груня! Жива ли она?
– Жива, – заверил начальник станции. – Моя дочка увела ее к нам.
– Кто поджег?
– Разберется полиция.
Разбиралась полиция. Но не местная. Американцы искали двух пропавших солдат, патрулировавших улицу.
По распоряжению генерал-губернатора к расследованию подключилась русская контрразведка. Опрос жителей ничего не дал. Но когда Яков увидел Груню живой, но смертельно напуганную, он ее обрадованно обнял.
– Цела?
– Не знаю.
Она действительно не знала. Не знала, что с ребенком, ей, кричащей перепуганным криком, насильники заломили руки, пытались заткнуть рот. Она сопротивлялась, как могла, но против двух матерых здоровяков оказалась бессильной.
– А что Ваньча? Он – дома? Столярничает?
– Ваньча в лесу. На Ваймуге рыбачит.
При дочке начальника станции, ее приютившей, она не призналась мужу, что произошло в самом деле. Ближе к вечеру Яков вернулся на пожарище. Огонь смел все подворье. Тлели недогоревшие, залитые водой головни да все еще дымила сгоревшая на корню десятисаженная елка, еще недавно украшавшая широкий травянистый двор.
Стали подходить соседи, соболезновали: была, считай, новая изба, даже щепа на ней не потемнела, ей износу не было бы. Спрашивали: как себя чувствует Груня, скоро появится малыш, куда она теперь с ним? Не в Щукозерье же к родителям? И все в один голос:
– У нас поживете, чай, свои мы…
Яков знал: обозерцы друг друга в беде не оставляют, обозерцы – люди таежные, в большинстве своем старообрядцы, строго блюдут законы добропорядочности. На что Ефросинья Косовицына, курсистка, девица можно сказать в поселке случайная, и та тотчас исполнила таежный закон – приютила погорелицу.
В этом никто ничего необычного не увидел: заговорила русская кровь. А Фрося – девушка русская, это видно даже по родителям. Начальник станции принимал на службу каждого, кто желал добросовестно трудиться. И когда окружной исправник, привыкший рьяно наблюдать над каторжанами, советовал не брать на службу бывшего ссыльного, человека для власти ненадежного, начальник станции отвечал:
– Мне нужны его руки.
И у Якова Симакова оказались надежные не только руки, но и глаза. Однажды вьюжной февральской ночью он предотвратил крушение курьерского поезда. Дирекция дороги наградила путевого обходчика сторублевой ассигнацией. Об этом даже написала петербургская газета «Гудок».
Соседи сочувствовали Якову, а кое-кто шептал:
– Яша, тобой интересуются янки, не ты ли сам поджег избу?
– Они что – белены объелись? – возмущался Яков. – Кто свое кровное уничтожает?
– У них пропали двое патрульных. – И дополняли речь предположением:
– Не ты ли их в лес отвел?
Ближе к вечеру на подворье Симаковых появился русский офицер, судя по погонам штабс-капитан, высокий, с усиками, похожий на француза-следователя. Его сопровождали четверо солдат с винтовками.
– Вы Симаков? – подойдя к хозяину подворья, спросил офицер.
– Я. А что?
– Вы арестованы.
– За что, за то, что огонь сожрал мою избу? – Яков попытался было едко пошутить, но с белогвардейским офицером разговор получился коротким. Солдаты погнали Якова в отцепленный вагон, стоявший на запасных путях. Допрашивали его незнаковые люди в жандармской форме. Их интересовали солдаты союзных войск, прибывшие освобождать Север, и среди бела дня внезапно исчезли. При допросе они выбили Якову два зуба. Обходчик держался стойко. Он и в самом деле ничего не знал, только слышал от соседей, что два американских солдата с ружьями ходили по улице и якобы к нему заходили в избу, но куда они делись потом, никто ничего сказать не мог, так как не видели. Иностранцам и русскому штабс-капитану отвечали коротко:
– А хрен его знает?
Иностранцы уточняли, кто такой хрен и где он проживает? Русский офицер даже не пытался уточнять, махнул рукой: самоед он самоедом так и останется.
Ночью, когда Якова выводили из вагона, на путях началась стрельба, и пока конвоиры искали укрытие, арестованный бросился в ельник. Ночью под елками – хоть глаз коли. Стреляли вдогонку. Слава богу, не попали. Да конвоиры, видимо, и не старались попасть. Как потом он узнал, местные мужики пытались открыть вагон, где хранилось продовольствие. Но сработали грубо – часовой услышал и открыл стрельбу.