— Стало быть, молвишь, подождать маленько?
От неожиданности Середин чуть не свалился на пол — ноги со столба соскочили.
— А ты от… — И остановился на половине слова. Понятно, откуда. Зачем они подпятники так мажут, что двери вообще никакого скрипа не издают? Надо же и меру знать.
Пребрана, олицетворяя собой живой укор совести, прошлась до бюро, развернулась перед ним:
— Подождать маленько! Знаешь, каково мне было, когда дворня постель стелить пришла? Что люди теперь подумают?
— А чего они могут подумать, если ты спала одна? — сел на постели Олег и развел руками. — Подумали, что устала очень.
— Устала?! — резко подошла к нему боярышня, толкнула в плечи, опрокинув обратно на спину. — В чужой постели устала?
Середин, словно собираясь подняться, наклонился вперед, подсунул руки под подол платья, повел ладони по ногам наверх, добрался до талин. Никакого нижнего белья на Пребране не было — не придумали еще таких хитростей, — а потому девушка мгновенно оказалась полностью в его власти.
— Я знаю, что ты важнее всех дел государственных и великокняжеских, прекрасная Пребрана, но мне было трудно объяснить это Владимиру. Однако я все-таки вернулся…
Он поднял юбку еще выше и начал целовать пахнущий ромашками впалый живот — похоже, боярская дочка тоже успела посетить баню. Пребрана обняла его за голову, прижала к себе, закрыв глаза и откинув голову. Ведун, не убирая рук, встал — и ситцевое платье оказалось у нее почти на груди. Девушка подняла руки — и одним движением Олег оставил ее обнаженной. В дверь постучали.
— Электрическая сила! — Середин схватил девушку, опрокинул на постель, накрыл краем одеяла и подошел к двери: — Кто там?
— Князь Владимир Святославович тебя, боярин, к себе кличет! — послышался незнакомый ломкий голос.
Олег приоткрыл дверь, окинул взглядом мальчишку лет десяти, одетого так же, как и прочая дворня.
— А что случилось?
— То мне неведомо, боярин. Князь тебя привесть повелел.
— Ладно… — Ведун присел на край скамьи, взял чистую фланелевую портянку, быстро намотал на ногу, натянул сапог. Потом подошел к постели, наклонился, поцеловал девушку, тихо шепнул:
— Подожди, я быстро, — и вышел вслед за посланником.
Светелка князя оказалась на удивление тесной: метра два в ширину, четыре в длину, одинокое бюро у окна, большой, окованный железными полосами сундук за ним. Одна стена была полностью закрыта ковром, по второй, бревенчатой, рядком шли четыре отопительных продыха.
Владимир сидел на скамье под медными пластинами продыхов, с золотым кубком в руках и изящным медным кувшином с длинным тонким горлышком под ногами. Увидев ведуна, он приглашающе хлопнул ладонью по скамье рядом с собой, махнул рукой на мальчишку:
— Ступай! Смотри, никому ни слова!
Олег подождал, пока холоп закроет дверь, подошел к князю, сел рядом, откинувшись спиной на стенку.
— Тебя не обидит, ведун, коли я тебе в серебряный корец налью?
— Мы люди простые, — пожал плечами Середин. — И из деревянных пить привычны.
— Тогда давай. — Правитель откуда-то сбоку выудил серебряную чашу, наполнил ее из кувшина, протянул гостю. — Давай выпьем, чтобы на Руси завсегда порядок и покой держались.
— За землю русскую, — согласился Олег и не спеша выпил. В чашу, предназначенную скорее для меда, нежели для вина, входило не меньше бутылки, так что в голове зашумело почти сразу.
Князь между тем молчал, тревожно покусывая губу. Потом неожиданно снова взялся за кувшин:
— За родителей наших, ведун, поднимем чашу. Чтобы гордились нами, со счастливых земель за нами наблюдая.
— За родителей нужно… — согласился Олег и осушил чашу досуха еще раз. Поставил ее рядом на скамью, ожидая, когда правитель наконец скажет, зачем позвал гостя на этот раз.
Князь же надолго замолк, глядя в окно. Потом снова взялся за кувшин.
— О чем тревожишься, княже? — не выдержал Середин. — О чем думу думаешь?
— Об изменниках земли русской, ведун, — вздохнул Владимир. — О тех, кого ты и сам в обмане обвинил.
— Не нужно такими тварями голову забивать, княже. Только язву от подобных мыслей нажить можно.
— Я бы и рад, ведун, да куда денешься, коли, словно заноза, в теле земли нашей они сидят! — сжал кулак великий князь. — И как ни повернешься, все колют и жить мешают.
— Коли мешают, выдернуть надобно, князь.
— Вот и я про то, ведун, — кивнул Владимир. — Выдернуть. Однако, ежели послать боярина Радула выдергивать, то ничего, кроме новых бед, сие не принесет. Хорошо бы, чтоб твари эти сами тихо сдохли, подозрений особых не вызвав.
— Это было бы хорошо, — согласился Середин, поняв, к чему ведет свои разговоры князь. — Это, стало быть, волхв по имени Будимир?
— Он, — кивнул правитель.
Ведун, в голове у которого после нескольких кубков за обедом и еще двух прямо сейчас изрядно шумело, растер уши, чтобы лучше соображать:
— Значит, волхву, что бунт затеял, пора бы и меру знать в жизни своей. С отчетом пора за Калинов мост отправляться. Как же его на это уговорить?
— Я так мыслю, — наполнил кубки князь, — ты знаешь такие способы, ведун.
Теперь предпочел промолчать Середин, попивая из кубка терпкое вино.
— Ты пойми, ведун, — тихо заговорил правитель, — нет у нас сейчас ни мира, ни войны, ни страны нету. Когда никто никого не слушает и все друг друга ненавидят — то не государство, то тесто рыхлое. Ладно, ножа на нас пока никто не наточил — а коли наточит? Чем Русь защищаться станет? Кто станет защищать? Волхв этот, коли его вместо меня посадят? Предатель хитрый? Так не умеют предатели живот свой в чистом поле под копья вражьи подставлять! А исподтишка силу ратную не сломать. Ладно бы, в честной схватке меня иной князь скинул. Я бы тогда хоть знал, что заместо моей силы на Руси иная сила явилась, которую чужеземец не сломит. А волхв? Сморчок трусливый и безродный, вечем из-за страха пред громом Перуновым избранный. Толпой из толпы. Что будет после того с землей нашей, ведун? Да будет ли она?
— Так ты, стало быть, не о себе и столе своем, а о земле нашей печешься?
— А хоть бы и о себе! — неожиданно признался Владимир, вскочил и прошелся по светелке. — Я что, ведун, о себе мыслить не должен? Я что, для того права своего на княжение мечом и златом добивался, чтобы теперь при первом шорохе бросать? Не будет такого! Я здесь великий князь всея Руси, и им останусь! Буде кто на отчину мою покусится — тех грызть и рвать стану, ибо сие есть моя земля! Буде кто на стол мой глаз положит — стало быть, и тех порву! Али не прав я, ведун? — сжал свой кулак князь.
— Ну, так рви.
— А я это и делаю, — остановившись перед Олегом, наклонился над гостем князь. — Не станется такого, чтобы меня в холопы скинули. Не позволю. И мыслю я, волхв Будимир для сего дела умереть должен.