Тем же вечером седовласый повел его в ресторан, где стал угощать коньяком, периодически задавая неудобные вопросы. Чапмен был пьян, но отнюдь не настолько, как казалось со стороны. Впрочем, к концу вечера его собеседник с ястребиным лицом тоже нечетко произносил слова и казался уже гораздо мягче, однако, стоило Чапмену, пошатываясь, подняться на ноги, тот пригвоздил его к месту немигающим взглядом.
— Вы не полностью искренни, — проговорил седовласый.
Чапмен секунду смотрел ему в глаза, затем усмехнулся:
— Я знаю.
Когда на следующее утро Чапмен вновь пришел в квартиру на Гроннегате, седовласого уже не было, а сам фон Грёнинг пребывал в отличном расположении духа. «Доктор был вполне удовлетворен твоими ответами и информацией, — довольно сказал он. — Ты прошел тест».
Были и другие испытания. Через несколько дней Чапмен сидел вечером в «Левенбрау», поджидая Дагмар, когда рядом с ним присела норвежка лет сорока пяти, представившаяся как Анна. Он стали болтать по-немецки, и Анна обратила внимание на его акцент. Чапмен сообщил ей, что вырос в Америке. Они перешли на английский, которым его собеседница прекрасно владела. Понизив голос, она начала жаловаться на оккупацию, нехватку еды и развязность немецких солдат. Чапмен слушал молча. Она пригласила его на ужин, но он вежливо отказался. Как только Дагмар вошла, он быстро поднялся и объявил, что они уходят. Через несколько вечеров он вновь встретил Анну в «Левенбрау», она была заметно пьяна. Эдди попытался улизнуть, однако Анна заметила его и, покачнувшись, прошептала: «Думаю, ты британский шпион». Шепот был достаточно громким, чтобы его могли услышать за соседним столом. Когда Чапмен доложил об инциденте фон Грёнингу, тот просто сказал: «Оставь это мне». Про себя Чапмен подумал, что Анна могла быть провокатором, подосланным немцами. Однако она могла оказаться и настоящим членом Сопротивления, проверявшим его лояльность, — и тогда он выдал ее. Он никогда больше ее не видел.
Подполье было в гневе. Однажды днем, когда Чапмен с Дагмар пили чай в его номере, отель потряс оглушительный взрыв. Чапмен побросал немногочисленные пожитки в чемодан, и они с Дагмар быстро сбежали вниз по лестнице, смешавшись с толпой, наблюдавшей, как пылает верхний этаж отеля. Приехали норвежские пожарные и начали тушить огонь — максимально медленно и с минимальным эффектом, поливая водой все подряд. Толпившиеся у отеля норвежцы откровенно веселились и отпускали язвительные замечания. Чапмен подумал, что эта сцена могла стать готовым сценарием для братьев Маркс. К тому моменту, когда норвежские пожарные закончили свою неторопливую работу, отель «Форбундс» лежал в руинах. Дагмар куда-то исчезла, однако вернулась через несколько минут, прошептав: «Это сделали британцы».
Чапмен и его постоянные спутники перебрались в новое жилье по адресу Капелвейн, 15, в тихий дом в северном пригороде Графсин — местный эквивалент Креспини-Роуд, где Хольст и Преториус выступали в роли Бэквелла и Туса. Словно чтобы повторить семейный уклад жизни с Фридой, Чапмен уговаривал Дагмар переехать к ним. Поначалу она сопротивлялась. Ее соотечественники, говорила она, с презрением отвернутся от нее, как от содержанки. И потом, кто будет платить за аренду? Чапмен, рассмеявшись, сказал, что у него «достаточно денег для них обоих». В конце концов Дагмар переехала к нему.
Денег было действительно много, но и они были не бесконечны, а Чапмен транжирил их с головокружительной скоростью. Фон Грёнинг был рад выделять ему наличные по первому требованию. Он даже подталкивал Чапмена к тому, чтобы тот тратил как можно больше, устраивал вечеринки, покупал Дагмар все, чего она желает, словом, опустошал свой счет при каждом удобном случае. Фон Грёнингу нравилось наблюдать, как кто-то сорит деньгами. И потом, если Эдди потратит все свои деньги, ему вновь придется вернуться к работе. Шпионом, нуждающимся в деньгах, как и влюбленным шпионом, можно вертеть как угодно.
Чапмен и вправду не имел представления о том, сколько денег у него осталось. Однако он не был настолько беспечен, чтобы забыть дополнительный аспект их с фон Грёнингом финансовых договоренностей: немец снимал пенки с его денег. Если, скажем, Чапмен просил его выдать 10 тысяч крон, фон Грёнинг обычно тут же соглашался, давал ему подписать чек, после чего выдавал, скажем, половину запрошенной суммы. Сколько бы он ни попросил, фон Грёнинг отсчитывал ему меньшую сумму, оставляя у себя разницу. Спекуляции фон Грёнинга на фондовом рынке закончились катастрофой, однако Чапмена он считал своей инвестицией, дающей неплохую прибыль, и не только в смысле карьерного роста. До этого Чапмен считал фон Грёнинга своим учителем — честным, аристократичным, непогрешимым. Теперь он знал, что тот не прочь погреть руки за чужой счет, однако Эдди был только рад дать фон Грёнингу возможность урвать кое-что для себя. Ни один из них ни словом не упоминал об этом; это молчаливое понимание стало еще одной нитью в сети окружавшей их сложности.
Дом на Капелвейн, 15 мог служить иллюстрацией к какой-нибудь книге скандинавских сказок — большое деревянное здание, стоящее в стороне от дороги, окруженное огромным садом, в котором тут и там попадались фруктовые деревья и смородиновые кусты. По крыше вились розы. «Это было очаровательное место», — вспоминал Чапмен. На табличке, укрепленной на входной двери, значилась фамилия «Фельтман». Как и вилла Бретоньер, его новый дом раньше принадлежал евреям. Зигзаг мельком подумал о том, какова была их судьба.
Иешуа и Рахель Фельтман эмигрировали в Норвегию из России в 1920-х годах. Здесь они открыли сначала парикмахерскую, а потом — магазин готового платья. Дела у них шли неплохо, в 1927 году Иешуа купил дом в Графсине. Рахель не могла иметь собственных детей, поэтому она усыновила сироту по имени Герман и воспитала его, как своего собственного сына. Соседи были рады их появлению. А потом пришел ужас.
Фельтманы, как и все норвежцы, наблюдали за вторжением немцев, не веря в происходящее, с растущим ужасом. Иешуа был здоровяком, однако характер имел мирный и был склонен думать хорошо о каждом встречном. Нацисты — тоже люди, заявил он. Поначалу казалось, что, может быть, он и прав. Однако в начале 1942 года Фельтманам приказали без промедления убраться из дома. Они переехали в квартиру над парикмахерской. Герман, которому уже исполнилось 24 года, уговаривал родителей попросить убежища в нейтральной Швеции: нацисты начинали угонять евреев, и слухи о чудовищных зверствах просочились уже и на самый север Европы. Иешуа колебался, поэтому Гетман решил поехать в одиночку, подготовив на месте все необходимое для приезда отца и матери. С одним из друзей-евреев он сел на поезд, идущий в Стокгольм. Недалеко от границы в поезд вошли немецкие солдаты и начали требовать у пассажиров документы. Бумаги изобличали в Германе еврея, поэтому он спрыгнул с поезда на ходу, сломав руку и позвоночник. Он все еще был в больнице, когда немцы арестовали его и отправили на корабле в Польшу.
Ничего не зная о судьбе сына, Иешуа и Рашель еще некоторое время колебались, однако, когда немцы стали забирать членов небольшой общины норвежских евреев, они бежали. «Милорг» предложил тайно переправить их в Швецию: группа партизан должна была пешком дойти с ними до границы и убедиться, что они переправились через нее благополучно. Иешуа взвалил мешок со скарбом на спину, и они пустились в путь. Что случилось потом, не знает никто. Возможно, кто-то из партизан польстился на их нехитрые пожитки, а может быть, их проводники втайне сотрудничали с немцами. Вскоре после того, как Эдди и Дагмар переехали в дом на Капелвейн, 15, тела Фельтманов были обнаружены в лесу неподалеку от шведской границы. А еще через несколько недель их единственный сын Герман погиб в газовой камере Освенцима, и его тело было сожжено в печи крематория.