— Приготовиться, — скомандовал он.
— Что там? — спокойно спросил Осокин.
— Мотоциклисты, — ответил командир, — разведка. Протасов, осколочный.
Наводчик открыл тяжелый затвор и зарядил орудие, затем с усилием потянул его вверх. Затвор с лязгом стал на место.
— Безуглый, вызови комбата, — приказал старший лейтенант.
Всего он насчитал четыре мотоцикла — в общем-то ерунда, хуже было то, что сразу за ними показались два маленьких приземистых броневичка. На броневичках могло быть радио, а значит, бить их следовало первым снарядом, иначе могут сообщить, откуда стреляют. Во взводе рация стояла только на танке Петрова, остальным придется действовать на свое усмотрение в соответствии с отданными перед боем приказами. Приказы были очень простыми: первым открывает огонь командирская «тридцатьчетверка», Луппов бьет по замыкающим, Лехман по середине. Оставалось решить главный вопрос: стоит ли раскрывать засаду ради того, чтобы уничтожить четыре мотоцикла и два бронеавтомобиля.
— Безуглый, связь есть? — спросил командир.
— Связь есть, но она не работает, — невозмутимо ответил радист.
— Ты что, охренел? — рявкнул старший лейтенант.
— Далеко, я же говорил, — объяснил сержант. — Не могу вызвать. Тогда получилось, а сейчас — может, они машину передвинули.
Петров понял, что решение придется принимать ему.
— Ладно, — пробормотал комвзвода.
Старший лейтенант чуть довернул башню, так, чтобы держать под прицелом ближние пятьсот метров шоссе. Если немцы сунутся в рощу — он откроет огонь. Если поедут дальше — засада их пропустит и будет ждать противника посерьезней. Пятьсот метров… Мотоциклы остановились, за ними на гребне холма затормозил броневик, из маленькой плоской башенки вылез гитлеровец и встал на крыше машины. Судя по всему, он рассматривал рощу в бинокль. Второй бронеавтомобиль остался за обратным скатом — невидимый, неуязвимый. Немецкие разведчики расположились так, чтобы русская засада, если она укрылась в этом леске, не могла поразить обе машины одновременно. Они шли на этот риск осознанно, провоцируя на выстрелы, видимо, уверенные в том, что советские орудия или танки не смогут поразить их первым снарядом. Умелые, храбрые волки, ветераны боев в Польше и Франции, они вызывали у Петрова лютую, до зубовного скрежета, ненависть. И от того, что старший лейтенант признавал отвагу и мастерство противника, злоба его становилась только сильнее. Он знал, что эти парни в серых, мышиных шинелях точными выстрелами, обдуманным натиском забрали жизни тысяч и тысяч его товарищей, не дав им опомниться, принять решение. Петров слышал о таком понятии: «уважение к противнику», однако не мог применить его к себе. Он был готов уважать немцев, но только мертвых, в разбитых, сгоревших танках, раздавленных гусеницами. Такие немцы вызвали бы у комвзвода и сочувствие, и почтение.
— Командир, есть связь! — прервал злые размышления командира Безуглый.
Связь была паршивая, голос Гусева, еле различимый в треске помех, постоянно пропадал, разрывая слова так, что приходилось криком переспрашивать, что имел в виду комбат. Капитан приказал на мелочь не отвлекаться, ждать танков или большую колонну пехоты.
Немец тем временем, как видно, удовлетворенный осмотром, нырнул в люк, мотоциклы застрекотали, и вся колонна покатилась по шоссе мимо рощи. Петров про себя порадовался, что не пожалел времени на то, чтобы воткнуть перед танками несколько срубленных березок, — судя по всему, гитлеровцы не заметили «тридцатьчетверки». Больше всего старший лейтенант опасался, что сдадут нервы у кого-то из пехотинцев, но заснеженные окопы молчали. Разведка скрылась за поворотом, пройдя всего в двухстах метрах от танка Лехмана. Теперь главное, чтобы не открыл сдуру огонь пост на восточной опушке, но бойцы Щелкина дисциплинированно пропустили немцев.
Потянулись томительные минуты, Петров открыл люк и нетерпеливо ждал стрельбы с востока. Однако все было тихо, а через полчаса из-за рощи донесся знакомый стрекот, и немецкая разведка — живая и невредимая, прокатилась обратно и ушла к Волоколамску. Прошло еще десять минут, радист доложил, что Петрова вызывает комбат. В этот раз связь была гораздо лучше, — как видно, Гусев поставил свой КВ куда-то повыше. Капитан спросил комвзвода, куда делись немцы — до Покровского, где их ждал резерв комбрига, они не добрались. Старший лейтенант доложил, что гитлеровцы только что поехали обратно, причем, судя по их скорости, не добрались даже до Анино. Комбат дал отбой, но через десять минут вызвал Петрова снова. По мнению Гусева, это не была нормальная, полноценная разведка, которую обычно пускают перед собой наступающие немцы. Скорее всего, эти броневики и мотоциклисты имели задачей установить, как далеко отступили наши. У комвзвода созрело примерно такое же мнение. Через час начнет смеркаться, — и противник решил не лезть в темноте на рожон, потому и вернулся, не доехав до товарища капитана, чем товарищ капитан, похоже, был несколько разочарован.
В напряженном ожидании прошли еще шестьдесят долгих минут. Безуглый поворчал, что воткнутые в снег деревца закрывают ему обзор, потом начал гонять приемник, пытаясь поймать Москву. Осокин немедленно потребовал, чтобы сержант прекратил маяться дурью, от которой садятся аккумуляторы. В машине было невыносимо холодно, и Петров приказал экипажу делать разминку, напрягая и расслабляя мускулы, чтобы не замерзнуть совсем. Протасов заерзал на своем сиденье, внизу началась какая-то возня, потом послышался глухой удар и ругань радиста.
— Вы что там, бороться вздумали? — рявкнул командир.
— Уже нет, товарищ старший лейтенант, — с несвойственным ему обычно ехидством ответил Осокин, — товарищ сержант башкой приложился.
— Зато согрелся, — ответил неунывающий Безуглый. — Командир, темнеет уже, может занавесим блиндаж сверху да вскипятим чего пожрать? Тут же дуба дать недолго.
— Да, чего-то конструкторы недодумали, — неожиданно поддержал москвича Осокин, — грелки, что ли, какие…
— И сортир, — в тон ему развил тему Петров, — чтобы до ветру не вылезать.
— А в бою — так и по-большому, — поддержал радист. — А то как прихватит, и ни о чем другом как-то уже не думаешь.
— Это, Саша, называется — «медвежья болезнь», — заметил командир.
— А ты в нижний люк гадь, — посоветовал сержанту водитель.
— На ходу?
— А что? — совершенно серьезно продолжил Осокин. — Главное — держись за что-нибудь.
— Да ну, — в тон ему ответил радист, — взорвется что-нибудь под днищем с замедлением — и задницы как не бывало.
— Невелика потеря, — заметил мехвод. — Все равно за нас командир думает, а больше она тебе ни на что и не нужна.
Внизу снова завозились, судя по всему, радист решил наказать Осокина за нахальство, снова раздался стук, теперь потише, зато ругался Безуглый громче и дольше.
— Дурак ты, Сашка, — наставительно заметил водитель. — Ты же длинный, во все стороны торчишь.