– Значит, убийство? Сначала задушен, например, полотенцем или ремнём, а затем повешен?
– Несомненно, Уотсон. Нужна, по-хорошему, эксгумация, но кто-то решил, что повешенный заразен, и тело было кремировано.
– Да, хитро придумано, а что же с доктором Уильфридом? – увлёкшись историей, я, не задумываясь, произнёс имя моего однокашника.
– Его тоже убили. Я сразу откинул мысль о виновности повешенного, вряд ли он смог бы справиться с доктором, так как ваш однокашник не был, видимо, слабаком.
– Да, это правда, он у нас был капитаном университетской команды по регби.
– Понятно. Я стал исследовать лестничную площадку, откуда доктор мог упасть. И знаете, что я обнаружил под перилами? Торчащий гвоздь! А на нём вот это, – Холмс протянул коробочку, в которой лежало что-то похожее на стружку.
– Что это?
– Я предполагаю, что это часть кожи с пальца доктора Уильфрида, по крайней мере, мой реактив (как вы успели заметить, по приходу я провёл химический анализ) показал наличие крови. Кроме того, под перилами на полу я обнаружил два относительно свежих пятна, я их тоже соскоблил. Результат положительный. Можно будет организовать эксгумацию, – Холмс усмехнулся. – Его, по крайней мере, похоронили, как положено. Думаю, в любом случае она необходима.
– А как был убит, – внезапно я не смог выговорить имя своего несчастного товарища. Воспоминания охватили меня. Я, еле сдерживаясь, произнёс, видимо, изменившимся голосом, так как Холмс внимательно посмотрел на меня, – Джек?
– Его перекинули через перила.
Холмс замолчал и стал сосредоточённо чистить свою трубку. Я молчал, ожидая продолжения. Холмс тоже молчал. Лишь когда трубка была вычищена и вновь набита, он закурил, выпустил несколько дымных колец и продолжил.
– Параллельно со сбором улик я внимательно изучал жизнь больницы и обратил внимание на группу больных, в состав которой входили пациенты этой палаты, не допускающей к себе посторонних. Внедриться в неё у меня не получалось, а дополнительная информация к собранным уликам была необходима. Помог случай. Один из этой группы, некто «Косой Бреет», чем-то отравился, что, впрочем, было совсем неудивительно, видели бы вы, Уотсон, чем кормят в этой больнице… – Холмс замолчал. На его лице были написаны все эмоции, по которым было ясно, что это связано с воспоминанием о больничном быте. – Хотя, конечно, дело было не в той пище, качество которой и близко не находилось с нормальной, а в том, что Косой Бреет постоянно искал еду, обходя во время ежедневных своих отлучек ближайшие помойки, из-за которых от него дурно пахло. Видимо, он что-то съел, и под утро у него начался жар. Находясь в больнице, я, как сказал ранее, немало времени уделил и сестрам милосердия, и именно это обстоятельство сослужило мне добрую службу, – Холмс помолчал и какое-то время стоял около окна, рассматривая что-то, но, видимо, не замечая происходящего, полностью погрузившись в воспоминания.
– Знаете, Уотсон, если бы это отравление не произошло случайно, то его следовало организовать.
– Холмс, вы хотите сказать, что находящиеся там больные очень хитры?
– Нет, Уотсон, очень умны. Я удивился познаниям одного из них, некоего «Брата». Создалось впечатление, что он совсем не тот, за кого себя выдаёт. Он умело скрывал не только свой возраст, я думаю, что он достаточно молод, ему, по моим наблюдениям, нет и тридцати, но и свой ум, прикидываясь недалёким человеком, но порой незначительными фразами показывал свою образованность. Он, несомненно, знает несколько иностранных языков, но… – Холмс несколько замялся, – он очень жесток. Жесток со всеми, в том числе с собой. Вы знаете меня, Уотсон. Меня не так легко напугать, но в этот раз я постоянно ощущал опасность, чувствуя холод своим затылком. Это началось почти сразу, но особенно сильно проявилось в последние два дня, после помощи Косому Бреету. Это выматывало, и я рад, что покинул больницу.
– Холмс, выяснились какие-нибудь подробности?
– А? – Холмс как будто был уже далеко-далеко. – Косой Бреет после моей клятвы всё подробно рассказал. К ним в палату незадолго до происшествия поступил пациент, который привык жить, не считаясь с окружающими. В одну из ночей ему стало душно, и он отворил все окна в палате, несмотря на то, что за окном был совсем не май. Одному из пациентов этого оказалось достаточно, чтобы через пару дней преставиться. Вот именно это событие и положило начало череде преступлений, о которых рассказал ваш друг. Все в палате были возмущены произошедшим и высказали свои претензии лечащему врачу, доктору Уильфриду, который, как показалось некоторым, не проявил должной чуткости и понимания. Вот тогда-то Брат и принял решение, безоговорочно поддержанное всеми остальными, о наказании виновных, а именно нового пациента и доктора Уильфрида. Насчёт последнего не всё было так однозначно. Не все пациенты были «за», но, видимо, авторитет Брата пересилил, и план мести полностью удался: доктора Уильфрида подкараулил на лестнице и столкнул сам Брат, а вот другого виновного казнили сообща, предварительно задушив, а затем инсценировали повешенье, выбив табуретку из-под ног. Верёвку продел через кольцо тот же Брат, встав на плечи Артуру Беку, который невысокого роста, но чертовски силён. Ну, а вы-то, Уотсон, чем занимались, пока меня не было? – неожиданно спросил меня мой друг. – Наверное, отдохнули на славу, для меня ведь ничего не было? – с улыбкой, которая как бы отделяла предыдущий рассказ и возвращала домой, спросил Холмс.
Я засмеялся в ответ:
– Да, отдохнул я неплохо, – я сделал паузу. – Я написал роман, который будет мировым бестселлером!
– Вы думаете, что это произойдёт? – с сомнением произнёс Холмс.
– Уверен. В нём затронуто всё. И история, и мистика, и любовь в разных её проявлениях…
– Он лучше «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте?
Я удивлённо посмотрел на Холмса.
– Или он превосходит «Трёх мушкетёров» Александра Дюма? – невозмутимо продолжил Холмс, выпустив кольцо дыма, совершенно не обращая внимания на мой изумлённый вид. – В нём есть что-то от «Жюстины» или «Жюльетты» Маркиза де Сада?
– Холмс, постойте, – я не знал, что и сказать, – откуда вы знаете об этих романах?
– Уотсон, вы были невнимательны. Я же сказал, что за эти прошедшие две недели немало пообщался с сестрами милосердия в больнице, а роман для женщины значит совсем немало.
Он замолчал. Я тоже молчал, понимая, что моя книга не так уж и хороша. Может, её и прочтут мои современники, а вот до потомков она явно не дойдёт. Видимо, все мои мысли отражались как всегда на моём лице, не научился я ещё скрывать их, и Холмс похлопал меня по плечу.
– Не расстраивайтесь, мой дорогой друг. Каждому своё. Ваше имя будет известно в связи не с любовными или историческими романами, а детективными историями, которыми зачитываются не меньше, чем мной названными, а может, и больше. Одно плохо, – Холмс усмехнулся и вытащил изо рта трубку, – вы уничтожили мою работу «Психология преступника», над которой я трудился не один месяц.