– Холмс, не может быть, – удивлённо воскликнул я. – Я не притрагивался к вашим вещам.
– И вы не брали с моего стола бумагу?
– Но она была чистой…
– Чистой, да не совсем. Она была написана симпатическими чернилами, – видя моё недоумение, пояснил: – в данном случае – молоком. Можете в этом убедиться, если немного подержите над свечой или лампой один из тех листков, которые вы взяли у меня со стола. Видите, они отличаются от других, – он показал на небольшую, в отношении исписанного, прослойку.
Я не заставил себя ждать, и, вытащив один из указанных листков, бросился к лампе. Через несколько секунд перед моими глазами стали появляться строки, без всякого сомнения, написанные моим другом. Я понуро вернулся назад в кресло и, вытащив указанные листки, протянул их Холмсу. Но тот остановил меня:
– Не расстраивайтесь, Уотсон. Всё, что я написал, было не совсем верно, последнее дело подтверждает это. Так что всё равно надо переделывать. А вот Братом надо заняться. Неспроста он всё же показал себя…
На том и завершилась эта история. Всё вернулось в обычное русло. Лишь только последнему желанию Холмса не суждено было осуществиться – Брат исчез и, видимо, навсегда.
Мы с Холмсом заканчивали завтрак, когда в комнату ввалился улыбающийся инспектор Лестрейд.
– Доброе утро, господа, – приветствовал он нас.
– Здравствуйте, инспектор, – ответил я, а Холмс усмехнулся и вместо приветствия, зло взглянув на вошедшего, произнёс:
– На приглашение к столу даже не рассчитывайте.
– Мистер Холмс, понимаю ваше негодование, – спокойно произнёс наш утренний гость, – но я хочу порадовать вас новостями…
– Лестрейд, мне хватило новостей из зала суда! Как можно было так бездарно провалить дело, имея на руках все необходимые доказательства! Я ведь на блюдечке преподнёс вам кровопийцу Паркера. Да собранных мною улик хватило бы на то, чтобы три раза вздёрнуть его на виселице, а вы… – Холмс замолчал, видимо, стараясь подавить в себе и не выплеснуть наружу те слова, которые могли сорваться с языка. – Ладно, инспектор, – видимо, успокоившись, произнёс только что метавший молнии Холмс, – садитесь и отведайте яблочного пирога. Все мы можем ошибаться. – И когда Лестрейд уселся, быстро спросил: – а что за новость вы хотели сообщить?
Лестрейд заулыбался и, не дожидаясь повторного приглашения, принялся поглощать предложенный яблочный пирог, источая блаженство.
– Миссис Хадсон постаралась на славу, – произнёс Лестрейд, отхлёбывая из чашки ароматный чай, который наша хозяйка готовила по одной ей известному рецепту, с добавлением огромного букета трав.
Мы с Холмсом сидели и ждали, когда же у нашего гостя кончится терпение и он соизволит наконец-то сообщить свои хорошие новости. Но, видимо, инспектор решил тоже не сдаваться так быстро и всеми силами оттягивал время, когда мы сможем услышать сообщение, которое должно обрадовать. Как ни странно, но в этот раз я гораздо спокойнее переносил ожидание, нежели Холмс. Сказалось то, что к упомянутому моим другом делу я не имел никакого отношения, хотя и понимал реакцию моего друга. Вскоре Холмс не выдержал и без всяких вступлений заявил:
– Инспектор, вы зачем пришли?
– Вас повидать, – невозмутимо ответил наш гость.
– У нас с Уотсоном есть дела. Если у вас к нам больше ничего нет, то прошу извинить, – и Холмс поднялся, давая понять, что прощается с нашим посетителем. Его примеру последовал и я.
Лестрейд заволновался:
– Господа, вы не знаете самого главного, – не найдя в наших лицах никаких признаков заинтересованности, выпалил: – Паркер повесился сегодня утром!
– Что? – воскликнул Холмс.
– Паркер был найден в своей квартире повешенным! Предсмертной запиской он объясняет своё решение тем, что очень сильно переживал за ту последнюю семью, тех маленьких детей…
– Инспектор, вы уверены в этом? – прервал его речь Холмс. – Ему точно никто не помог? Он именно так написал в этой записке? Экспертизу почерка делали? Судя по тому, что было в зале суда, он совсем не выглядел раскаявшимся.
– Холмс, что вы так переживаете? – Лестрейд усмехнулся. – Вы ведь совсем недавно говорили о том, что ему место на виселице. Да, экспертиза показала идентичность почерка, ну, он не настолько красноречиво написал, но суть в этом. С запиской можете ознакомиться в Скотланд-Ярде. На теле нет других насильственных признаков, в этом тоже можете убедиться, если есть желание. Ну а суд? Вы же знаете, это был человек высокой выдержки, он умел контролировать свои эмоции.
– Это всё странно, очень странно. Спасибо, инспектор. А место преступления можно осмотреть?
– Конечно. Внизу вас ждёт полицейский экипаж, он и отвезёт.
– Уотсон, вы со мной?
– Конечно, Холмс, – я хорошо помнил последнее дело этого любителя убивать с помощью бритвы. Найденная семья была буквально исполосована с ног до головы – представишь, плохо становится. Иногда Паркер подвешивал за ноги свои жертвы, и когда их находили, в телах крови практически не оставалось. Любить подобное, а самому просто повеситься. – Хорошо бы взглянуть на тело.
– Взглянем, обязательно взглянем, Уотсон. А вы, Лестрейд, с нами?
– Нет, господа. Была трудная ночь. С ног валюсь, не спал почти двое суток, – и действительно, только сейчас я заметил, что инспектор выглядит необычно. На нём была какая-то странная рубашка, да и весь он был какой-то помятый. – Вы подбросите меня до дома, ну а дальше всё, что хотите, но без меня.
– Ну, так и порешим, – подытожил Холмс.
Пока мы собирались, Лестрейд оставался в гостиной, и мне показалось, что он заснул, хотя и сидел совсем в неудобной для этого позе. Но стоило нам появиться, как он сразу как ни в чём не бывало встал и вышел с нами из дома. У дверей стоял полицейский экипаж.
– А как было обнаружено тело? – спросил Холмс Лестрейда, когда мы тронулись.
– Дежуривший в этом районе Герберт Рэнсон увидел это в окно.
– В окно… – задумчиво повторил Холмс и замолчал.
Вскоре мы расстались с инспектором. Всё же было очевидно, что он выжат, как лимон. Дальнейшая дорога проходила в молчании. Холмс был погружен в себя, молчал и я. Сначала я размышлял о причинах, побудивших Гарнера совершить подобное, но потом, неожиданно отвлёкшись, увидел в окно, как маленький мальчик в сопровождении мужчины, видимо, отца, ехал верхом на пони. Он был серьёзен в этом занятии, и мне неожиданно вспомнилось моё детство. На лето я с родителями приезжал в усадьбу моего дедушки, отставного полковника-кавалериста. Мне нравилось рассматривать его боевые награды, слушать истории о сражениях, в которых он участвовал. Добрый был у меня дед. Иногда он разрешал мне посмотреть и его саблю, с трудом поднимая которую, сидя верхом на деревянной лошадке, я явственно представлял себя участником всего того, о чём слышал. А однажды дед отвёл меня в конюшню, расположенную в конце близлежащей деревни, и я впервые прокатился верхом на лошади. Я был горд. Я просил деда взять в следующий раз с собой его саблю, чтобы полностью ощутить себя тем лихим кавалеристом, каким я представлял деда. Но следующего раза не было – дед умер. Отец сказал, что не было рядом хорошего врача, и это предопределило мою будущую профессию. Сколько мне тогда было…