Местность, на которой мы попали под удар бешеной метели, была засеяна советскими минами. Снег совершенно укрыл их и снес оградительные вешки, расставленные здесь и там немецкими саперами.
Потерявшись в этой буре, которая несла пелену снега высотой три метра, одна из наших рот сослепу попала на советское минное поле. Молодой командир, бывший капитан бельгийской армии, носивший стандартную для нашей страны фамилию Дюпре, ехал впереди, когда его лошадь наступила на одну из этих дьявольских штук. Лошадь взлетела вверх на два метра и приземлилась с выпущенными кишками. Ее всадник беспомощно лежал на окровавленном снегу — ему оторвало обе ноги.
Воющая степь торжествовала победу. Нашим солдатам пришлось привязать к его раздробленным ногам два куска дерева, уложить несчастного капитана на еловые ветки и тащить прочь. Через несколько километров группа натолкнулась на заброшенную избу.
Прошли целых 26 часов, прежде чем санитарная машина притащилась на помощь к умирающему капитану. У него насчитали одиннадцать ран. Выкурив быстрыми затяжками сигарету, он попрощался с солдатами. Огромные капли пота выступили у него на лбу, когда началась агония. Он умер без единого слова сожаления, делая еще одну затяжку сигаретой.
* * *
После двух деревень Гришино мы прибыли в Александровскую. В СССР имеется около двух сотен Александровских, и мы прошли через них по пути на Донец.
Наконец мы выбрались в промышленный район. Мы достигли цели. Внезапная оттепель снова засунула нас в грязь. Но за раскисшим полем мы увидели сверкающий ледяной коркой город Щербиновка с населением около 40 000 человек. Он известен своими угольными шахтами. Люди стояли на улицах неподвижные и молчаливые. Многие из них были очень хмурыми.
Большевистские войска отошли в степь на 3 километра к востоку, но мы чувствовали, что и у нас за спиной затаились коммунисты.
Линия Восточного фронта в декабре 1941 года постоянно менялась, как очертания песчаного пляжа под ударами волн. Каждая немецкая армия стремилась заплеснуть свою волну как можно дальше. Каждое подразделение обнаруживало, что в конце октября его пришпилила к месту предательская трясина. Его фланги справа и слева остались без прикрытия, оно лишь с большим трудом контролировало ситуацию и намерения противника, который бежал перед немецкими войсками с большой скоростью в полном беспорядке, сильно напоминавшем комедию.
С помощью грязи красные продемонстрировали некоторую способность к контратакам. Они отбили Ростов, который немцы были вынуждены оставить из-за нехватки топлива после того, как сами сожгли там сотни машин.
Вдохновленные местными успехами, красные возобновили осторожные попытки атаковать восточнее Донца, на левом фланге нашего сектора. От Славянска до Артемовска их войска перешли в наступление.
Давление русских начало ощущаться примерно в 20 километрах северо-восточнее наших блиндажей. Перед нашими позициями в Щербиновке противник сначала производил поиски.
Нашим колоннам снабжения требовались 50 часов, чтобы преодолеть 20 километров, которые отделяли нас от складов. Мотоцикл не мог их пересечь. Лошади умирали в пути от усталости, их туши тонули в грязи.
* * *
Щербиновка просто утонула в дерьме. Повсюду валялись кучи экскрементов, которые насыщали воздух зловонием.
Грязь и нищета города ясно показывали неспособность советского режима обустроить промышленные центры. Угольные шахты использовали оборудование 1900 или 1905 годов, приобретенное тогда на французские займы. Шахты, взорванные большевиками при отступлении, больше нельзя было использовать.
Точно так же обстояло дело и в других промышленных центрах России. Систематически, с дьявольским умением, команды советских специалистов уничтожали заводы, шахты, склады в каждом промышленном центре, большом или маленьком.
Выжженная земля! Выжженная дотла!
Они убивали даже лошадей, работавших глубоко внизу в шахтах. Омерзительный запах гниющих трупов затопил весь район, так как вентиляция шахт выходила прямо на улицы. Эти вентиляционные шахты были прикрыты деревянными решетками, через которые углекислый газ и удушающие миазмы разлагающихся трупов выходили совершенно свободно.
* * *
Большевики увозили или уничтожали все продовольствие в городе. Люди ели то, что могли найти. Гниющее мясо трупов животных, валявшихся в грязи, считалось деликатесом. Люди жестоко дрались из-за них.
Нам пришлось убить одну заболевшую лошадь, на которую страшно было смотреть из-за покрывавших все ее тело язв. Мы даже не успели найти телегу, чтобы вывезти тушу из города. Двадцать человек набросились на отвратительные останки, распороли кожу и начали рвать еще дымящееся мясо.
В конце концов остались только потроха, еще более омерзительные, чем все остальное. Две старухи набросились даже на эту мерзость, каждая тянула кишки на себя. Они лопнули, покрыв обоих старух слоем желто-зеленой слизи. Победительница утащила львиную долю гадости, даже не потрудившись вытереть лицо, крепко прижимая добычу к груди.
Расквартирование наших войск стало частью проблем. Когда мы возвращались с позиций, нам приходилось набиваться в школу, построенную государством: три длинных здания, названные современными по тем же самым причинам, что и дома в Днепропетровске. Первый солдат, который попытался вбить гвоздь в стену, чтобы повесить свою винтовку, просто пробил стену ударом молотка. Пол был набран из отдельных досок, в щели между которыми свободно проходил воздух. Под этим так называемым полом не было ничего, так как здание стояло на сваях.
Между тремя зданиями было открытое пространство, настолько грязное, что пришлось проложить деревянные мостки на бревнах, чтобы переходить из одного дома в другой. Вокруг школы также постоянно стояла ужасная вонь, что вызывало головные боли и насморк.
20 декабря вернулись снег и лед. Мы внезапно обнаружили, что температура упала до 20 градусов ниже нуля. Мы все дрожали на этом щелястом полу, каждый старался закутаться в свое одеяло.
Наступили праздники, но для других.
На Рождество мы были приглашены на ночную мессу в церковь, освященную нашим капелланом. Русский хор пел проникновенными, трогающими сердце голосами. За окнами крупными хлопьями валил снег. Несколько наших солдат лежали за пулеметами на боевых постах по всем четырем углам здания.
Но наши души содрогались от пережитого за эти ужасные недели, хотя в глубине наших сердец все еще бродили некие неоформленные мечтания.
* * *
Европейские легионы, прославлявшиеся всеми газетами Рейха, на фронте в 1941 году столкнулись с неприкрытым скептицизмом. Некоторые немецкие генералы опасались, что в их элитные дивизии включат войска, присланные на восток исключительно ради пропаганды. Они не принимали в расчет энтузиазм и добрые чувства, присущие нашим добровольцам.
Нас сопровождало некоторое недопонимание.