Перехватив вожжи, мы пустили лошадей в галоп. Русские, несмотря на свистящую метель, выбежали на порог совхоза и следили за нами блестящими глазами. Но симпатичная маленькая украинская девушка, стоявшая за спинами этих бедняг, послала нам воздушный поцелуй. Это стоило десятка подобных приключений.
Через час мы присоединились к своему отделению, которое все еще торчало на вершине холма. Когда человек попытался сказать нам что-то поверх гребня, его просто швырнуло на землю порывом ветра. Люди прижимались друг к другу в сарае рядом с лошадьми. Больше мы ничего не могли сделать. Оставалось только ждать. Степь оказалась сильнее нас.
Мы ждали.
* * *
На следующее утро ветер утих, и мы выслали несколько взводов на дорогу. Снег метровой толщины покрывал землю, но мы больше не могли оставаться на прежнем месте.
Наша колонна еще строилась, чтобы двинуться в путь, когда на горизонте показались серые точки. Через полчаса к нам присоединилась странная процессия: наш командир, который отправился нас встречать, гнал перед собой 180 русских. С помощью лопат они должны были расчистить путь в бескрайнем океане снега. Таким образом, мы сумели пройти около 20 километров, используя штыки, чтобы сбивать снег, постоянно налипающий на ботинки. К рассвету мы пробили коридор шириной 4 метра до села под названием Экономическое.
Но мы так и не получили отдыха. В полночь были замечены 300 казаков. Нам пришлось занимать позиции в снегу у подножья чудесной мельницы, ее большие черные крылья матово сияли в лунном свете. Степь была огромным бело-голубым покрывалом, усыпанным сверкающими кристаллами. Миллионы звезд блестели в ночи. Они образовали мягко сияющую дорожку через все небо. Это было настолько прекрасно, что мы чуть не забыли о лютом морозе, который терзал наши тела.
В полдень, пройдя еще 15 километров, мы вступили в Гришино.
В течение нескольких дней село подвергалось бомбежкам с воздуха такой силы, каких ранее русские еще не проводили. Все кварталы были разнесены вдребезги. Казаки и сибиряки стояли у ворот населенного пункта. Если они захватят Гришино, одна из крупнейших железных дорог и важнейшая развязка на Донце будут потеряны.
Мы должны были готовиться к надвигающейся битве. Мы устроились в школьном здании, в котором сохранилось только одно окно. Каждый из нас имел с собой два тонких одеяла, которые никак не могли защитить от температуры 40 градусов ниже нуля.
Никто не может представить себе, как в такой холод можно жить в совершенно открытом здании. Было невозможно заснуть ни на миг. Там невозможно было даже сидеть.
Тем не менее у нас не было времени предаваться философствованиям относительно наших несчастий. В 01.00 командиры наконец распределили нас по ротам, мы должны были перейти в контрнаступление.
Зима 1941–1942 годов была самой ужасной, какую только пережила Россия за последние 150 лет.
Конечно, те немецкие соединения, которые находились в относительно теплых районах, сумели приспособиться, насколько это было возможно, к этим ужасным температурам и отсутствию теплой одежды. Другие испытали страшный шок, когда внезапно обнаружили, что находятся на пути прорыва советских войск. Им пришлось пережить самые необыкновенные приключения, часто они попадали в окружение, сражались мелкими группами, переходили в героические контратаки.
В районе Донца шли особенно ожесточенные бои. Против нас русские выставили великолепные войска и глубоко прорвались в наш тыл. Сначала они были остановлены, а потом отброшены назад, но это удалось только ценой огромных усилий. Однако один большой советский котел все-таки остался посреди Донца. Его удалось уничтожить только к концу мая 1942 года, когда началась битва за Харьков.
В начале 1942 года кризис достиг своего пика. Русские находились уже в нескольких километрах от Днепра. Немецкое контрнаступление должно было развиваться исключительно энергично. Так и произошло.
Верховное командование подтягивало войска к месту наступления, используя все виды транспорта.
Однако в феврале в его распоряжении было не слишком много дорог.
Вот так и получилось, что 3 февраля мы отправились в бой в нескольких вагонах, которые тащили снегоочистители. Снег был настолько глубоким, что затруднял наше движение. Но железнодорожная линия не была взорвана. Мы продолжали гнаться за противником наравне с повозками, которые тащили лошади!
* * *
В качестве пайка нам выдали большие круглые буханки, которые мы старались привязать, как получится, к ранцам или пристроить на груди. Нам приходилось тащить на себе вообще все на свете, включая оружие и боеприпасы. Никаких лошадей и повозок нам не выделили. Поэтому на нас навьючили больше, чем может нести человек. Например, пулеметчики вроде меня волокли более 40 килограммов, из которых 30 приходились на пулемет и коробки с лентами.
После того как снегоочистители двинулись в путь, мы проползли 20 километров за 14 часов. Вагоны, конечно, не имели никакого отопления. Пол был твердым и холодным, как камень. Холод все больше усиливался, утром было уже 42 градуса ниже нуля. Сорок два градуса! Чтобы не замерзнуть насмерть, мы были вынуждены постоянно бегать по вагону друг за другом.
Мы почти падали от изнеможения после этого безумного танца в течение нескольких часов, однако от этих плясок зависела наша жизнь. Один из наших товарищей все-таки свалился от усталости. Он улегся в углу. Полагая, что он спит, мы потрясли его, однако он замерз. На остановке мы сумели собрать немного снега. Мы растирали его с головы до ног в течение 50 минут. Затем он вернулся к жизни, испустив протяжный стон, как корова, которую ведут на бойню. После этого он провалялся в госпитале целых полтора года и вышел оттуда, потеряв ноги.
Паровоз отбрасывал в сторону массу снега высотой более двух метров. Наконец он остановился перед стеной льда, уже совершенно непроходимой. Кроме того, большевики находились на расстоянии всего 3 километров.
Мы выпрыгнули из вагонов, полагая, что все мы отправляемся на смерть. Метель била в лицо и пыталась свалить с ног. Офицеры и солдаты попадали в снег.
Лица нескольких человек выглядели просто отвратительно: распухшие, покрасневшие, глаза налились кровью. Я не мог хлопать себя по щекам, которые постоянно мерзли, так как мои руки были заняты пулеметом, патронными лентами, коробками с патронами. Другие пострадали от обморожения ног, которые потом превратились в черные палки. Кто-то отморозил себе уши, напоминавшие сейчас большие абрикосы, из которых сочился оранжевый гной.
Самыми несчастными из наших товарищей оказались те, кто отморозил себе половые органы. Они испытывали невыносимые страдания. Эти люди путешествовали из госпиталя в госпиталь до конца войны, но напрасно. Отмороженная плоть, чудовищно раздувшаяся, горела как в огне весь день.
Деревня, которую следовало занять, находилась прямо перед нами. Она носила имя знаменитой берлинской еврейки, занимавшейся политикой, — Розы Люксембург. Русские, наверное, замерзли ничуть не меньше нас, потому что отдали эту территорию, даже не попытавшись отстоять ее. Мы потеряли только одного человека, нашего самого молодого добровольца, 16-летнего паренька, который получил в грудь случайную пулеметную очередь. В 17.00 мы заняли первые избы, а тем временем огромное багровое солнце склонялось к западу и постепенно скрылось за горизонтом, затянутым снежными вихрями.