В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:
– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич… вот и война… Что теперь будет-то?
– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.
– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск… там же Красная армия…
– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?
– Не возьмут – мне пятьдесят два… – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич… ей-богу, зря.
Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца…
Немецкая пехота на понтонах и лодках переправляется через Буг… Немецкие самолеты бомбят советские города… Указатели вдоль дороги… Минск… Киев… Брест… Гомель… Харьков… По пограничным мостам на скорости идут немецкие танки… грузовики тащат тяжелые артиллерийские орудия… Немецкие батареи по команде изрыгают залпы огня…
Карты Европейской части Советского Союза, разложенные на столе, испещрены стрелами, которые устремлены к Москве… к Ленинграду… к Киеву… Вокруг стола стоят Гитлер и немецкие генералы. Один из них что-то объясняет Гитлеру, показывая пальцем по направлениям стрел. Генерал очень доволен положением дел, он улыбается улыбаются другие генералы. Улыбается Гитлер, согласно кивает…
И вновь – танки, поднимая завесу пыли, грохочут по русским дорогам… идут колонны немецких солдат… Им жарко, лица потные и небритые, но они улыбаются в камеру, что-то говорят, смеются. Они довольны… Они завоевывают чу жую землю, они наступают… А вот и первые пленные советские солдаты… израненные, многие босы, в рваных гимнастерках, в бинтах с заскорузлыми пятнами крови… Река пленных течет по дороге… на расстоянии полусотни метров едут на лошадях немцы-конвоиры…
Поезд идет на восток, лето 1941 года
Поезд шел на восток. Плацкартные и общие вагоны были набиты битком. Многие спали на багажных полках, под потолком или сидя, привалившись спинами к стенам вагона или к плечу соседа. На маленьких столиках в каждом отделении одна и та же еда – шелуха от вареных яиц, помидоры и огурцы, куски вареной курицы, остатки недоеденной воблы. Где-то в конце вагона заунывно пиликала гармонь, перестукивали колеса, потрескивали переборки вагона. Везде скученно, душно… много детей… То тут, то там слышен детский смех, крики, плач… Дети беззаботно бегали друг за другом по узким, заставленным корзинами, чемоданами и узлами проходам.
Мессинг сидел у самого окна, смотрел на мелькавшую полоску леса и придорожного кустарника, на желтое раскаленное солнце. Напротив него привалился к стенке купе Дормидонт Павлович, рядом примостился фокусник Артур Перешьян, на верхней полке дремала Раиса Андреевна.
За стенкой долго и заунывно плакал ребенок.
– Ладно, пойду покурю… – Дормидонт Павлович поднялся и стал пробираться к проходу.
– Я, пожалуй, тоже. – Артур Перешьян двинулся за ним.
Мессинг продолжал смотреть в окно. Ребенок за стенкой плакал все громче и громче.
Мессинг встал, пробрался к проходу и заглянул в соседнее купе:
– Что с ним? – Он подошел к женщине, державшей на руках годовалого малыша, который заходился криком.
– Да не знаю я… – Женщина подняла на него заплаканные глаза. – Всю ночь кричал… может, съел чего не то… может, заболел чем…
– У него сильная головная боль, – сказал Мессинг. – Дайте-ка мне сесть.
Старик, сосед женщины, поспешно встал Мессинг сел рядом с ней и взял малыша на руки.
– Мальчик, девочка?
– Да малой. Петенька, – всхлипнула женщина.
Мессинг погладил малыша по щечкам, потом положил ему на лоб ладонь, откинулся на стенку вагона и закрыл глаза. Малыш заплакал еще сильнее, но вдруг замолчал и тоже закрыл глаза, засопел, зачмокал губками. Стало непривычно тихо. Только громко стучали колеса.
В тамбуре курили несколько мужчин, и среди них Дормидонт Павлович и Артур Перешьян.
– Мы вот с ним первого июня в Бресте были. Так там целых две дивизии стояли, в самом городе. А сколько артиллерии! А танков сколько! Силища! – говорил возмущенно Дормидонт Павлович. – Куда все это подевалось? Как их могли разгромить?!
– Как, как! – нервно ответил пожилой человек в очках и рубахе с засученными рукавами. – Значит, разгромили!
– Да ты што? – выдохнул Дормидонт Павлович. – Чтоб такую силищу.. за несколько дней? Да такого быть не может!
– Да иди ты! Ну чего пристал? Я откуда знаю? – сплюнул пожилой человек и отвернулся.
В тамбуре колеса гремели сильнее, и из-за грохота собеседникам приходилось кричать друг на Друга.
– Как же это получается, а? Каждый день войну ждали, а случилось – как снег на голову! Получается что? Не готовы были, да?
– A y нас всегда так! Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!
– Но ведь ждали лее! В газетах писали: «Если завтра война!», «Граница на замке!»
– Отстаньте от меня, я вам говорю! Ну чего привязалися?! Если б я все знал, я бы в Кремле сидел!
– Э-эх, выходит, и там мало чего знают!
– Ты лучше язык свой узлом завяжи, а то загремишь в Сибирь!
– А мы и так в Сибирь едем!
И мужчины громко беззлобно рассмеялись…
Мессинг протянул спящего малыша женщине.
– А проснется – опять кричать начнет? – шепотом спросила она.
– Не будет больше… не бойтесь, – так же тихо ответил Мессинг. – У него от духоты, от шума и грохота спазмы сосудиков… Теперь ничего…
– А вы доктор? – спросила женщина, прижимая малыша к груди.
– Я-то? Ну да, вроде того… – улыбнулся Мессинг и, поднявшись, пошел в свое купе. На пороге обернулся: – Если что, я тут рядом…
А в тамбуре уходили одни курильщики и приходили новые, и разговоры крутились вокруг одного и того же.
– А чего говорили-то? Рабочий класс Германии не допустит войны, так, да? Рабочий класс Германии, как один, подымется на защиту первого в мире пролетарского государства Советского Союза! Солидарность трудящихся всего мира – надежный заслон любому агрессору! – кричал сквозь грохот колес сухой узкоплечий старик в линялой рубахе и смолил скрученную из газетного обрывка цигарку.
– А кто у них в армии-то? – кричал другой мужик. – Да те же самые рабочие и есть! Вот тебе и мировая солидарность! А я ить ишшо в ту германскую воевал! Немец – вояка справный!
– Ничё, дядя! Это от неожиданности мы мало-мало растерялись! Щас соберутся и двинем их аж до самого Берлина! И Гитлера этого самого с его дружками – всех за жопу и в мешок! И в пруду утопим!