Мессинг прислонился горячим лбом в холодному запотевшему стеклу, закрыл глаза. Грохотали колеса, вагон качало из стороны сторону. Он стиснул зубы, словно голову охватила невыносимая боль.
…Он видел черные коробки танков, ползущие по полю, их стволы изрыгали огонь, и за танками бежали неровные цепи немецких солдат… полыхающий кострами пожаров город, и вой бомбардировщиков… вереницы беженцев на пыльных, сожженных палящим солнцем дорогах… и вновь пикирующие бомбардировщики… и трупы беженцев на дороге и на обочинах… узлы и чемоданы, детские коляски, велосипеды, тачки… и трупы… трупы… И поезда… много поездов, мчащихся по железным дорогам на восток…
И вдруг из клубящейся тьмы выплыли очертания кабинета Сталина и сам Сталин, перед столом, на котором разложена огромная карта европейской части Советского Союза, испещренная красными и черными сгрелами. И черные стрелы на ней своими хищными остриями почти достигли Москвы и Ленинграда, устремились к Киеву и на юг, к Кавказу. Напротив Сталина у стола стояли генералы – Жуков и другие. Жуков что-то говорил, показывая рукой по карте. Сталин мрачно дымил трубкой…
И вновь он видел… изображение окутывалось мглистой тьмой, кроваво-коричневой, и из этой тьмы выплыло лицо улыбающегося фюрера. Чуть наклонившись вперед, он стоял, опираясь руками о край стола, на котором тоже была расстелена огромная карта, изрезанная черными и синими стрелами, надписями и специальными значками. Гитлер слушал объяснения своих генералов, кивал, улыбался и тоже показывал рукой по карте. Он что-то сказал, и генералы засмеялись…
Новосибирск, осень 1942 года
В вестибюле театра, недалеко от входа, у небольшой двери с надписью «Администратор», толпились люди. Вахтерша, пожилая седовласая женщина, загораживала вход в театр:
– Ну куда, куда вы идете? тут, гляньте, сколько народу. Пусть они выйдут сначала, тогда и зайдете. На улице ждите.
Мессинг сидел за столом в комнатке администратора и читал письмо, написанное на листке, вырванном из ученической тетради. Перед ним на стуле замерла женщина средних лет со скорбным лицом. Сложив на коленях большие, натруженные, с набухшими венами руки, она смотрела на Вольфа Григорьевича с напряженным ожиданием. Волосы ее были спрятаны под плотно повязанным темным платком.
– Это последнее письмо от него?
– Да… больше ничего… вот уже пятый месяц… – тихо проговорила женщина.
– Живой он…
– Живой? – Лицо женщины просияло и сделалось очень красивым. – Слава тебе, Господи… – Она торопливо перекрестилась. – А что ж не пишет-то?
– Не может он вам пока написать, – нахмурился Мессинг.
– Раненый, что ли? Небось в госпитале? Так ведь там попросить кого-нибудь можно, медсестричку или соседа…
– Он напишет… вы ждите… он живой…
…Потом перед столом сидела пожилая женщина, почти старуха. Из-под платка на голове выбилась прядь седых волос. Мессинг рассматривал фотографии. На двух изображены молодые парни, веселые и улыбающиеся, на третьей – мужчина примерно одних лет с женщиной.
– Живы они, Прасковья Семеновна… – наконец произнес Мессинг. – Точно живы…
– Все живы? – подалась вперед женщина.
– Все живы… воюют… это точно. – И Мессинг протянул женщине фотографии.
– Что ж не пишут-то? Ну дети – ладно, молодые, ветер в голове, а Матвей-то что, черт старый?! Вот вернутся, я им покажу, я им ухватом по спинам-то пройдусь!
Мессинг посмотрел на нее и улыбнулся…
…Потом настала очередь мужчины лет тридцати в офицерском кителе, с пустым левым рукавом, заправленным под ремень на поясе.
– Этот человек кем вам доводится? – спросил Мессинг, вертя в пальцах фотографию.
– Друг. Воевали вместе. От смерти меня спас, – коротко ответил мужчина. – Когда меня в госпиталь из медсанбата отправляли, мы с ним фотками обменялись с адресами. Написал – не отвечает. И от него ничего нету. Уже четвертый месяц.
– Его, к сожалению, уже нет в живых, – сказал Мессинг.
– Точно нету? – вздрогнул мужчина.
– Ну не знаю, насколько я могу быть точным… я думаю, его нет в живых, – повторил Мессинг.
– Помер, значит, в медсанбате… или в госпитале помер… – огорченно пробормотал мужчина. – Э-эх, как жалко… такой замечательный мужик был… Ладно, спасибо, товарищ Мессинг. – Мужчина поднялся, забрал фотографию и направился к двери.
…И опять перед ним женщина в стареньком, изношенном пальто. Рядом с ней мальчик лет десяти, в большой, не по размеру телогрейке и солдатских ботинках с побитыми носами.
– И сколько от него нет вестей? – спросил Мессинг, рассматривая свадебную фотографию. На ней смеющиеся парень и девушка – та самая женщина, которая сидит сейчас перед столом.
– В сентябре сорок первого ушел. Два письма всего получила… С тех пор – ничего. Уже полгода ничего… А месяца два назад извещение пришло – пропал без вести, среди живых и раненых в списках воинской части не значится… – Женщина высморкалась в платок, посмотрела на Мессинга измученными глазами.
– Жив он, – сказал Мессинг. – Но не могу сказать где… мне кажется, вполне может быть в плену…
– В плену? – задохнулась от страха женщина.
– В плену… а может, в партизанах… Но радуйтесь тому, что живой…
В вестибюле театра появился администратор Осип Ефремович в сопровождении молодой женщины, стройной, высокой, черноволосой и черноглазой. Ее изящную фигуру обтягивало темно-синее шелковое платье.
– Ну-ка, товарищи, быстренько освободим помещение театра! Быстренько! Быстренько! – Расставив короткие толстые ручки в стороны, Осип Ефремович стал выпроваживать к выходу посетителей, толпившихся перед дверью.
– Мы к товарищу Мессингу… – запротестовали люди.
– Я уже полтора часа жду!
– А я, гражданочка, третий день прихожу и все не могу попасть!
– Послушайте, товарищ, вы же за мной стояли? Почему вы вперед лезете?
– Отвали, хмырь болотный! Сейчас моя очередь!
Товарищи! Щас милицию вызову! – уже пронзительно завопил Осип Ефремович. Он двинулся на посетителей, толкнул какую-то пожилую женщину, старика, и люди стали пятиться от двери администратора к выходу. – Совесть поимейте! Каждый день! Каждый день! Товарищ Мессинг едва живой ходит! Вы из него всю кровь выпили!
– Но он же обещал, что всех примет! – слабо возражали просители.
– Я с работы отпросилась и опять не попала! Что же делать-то?!
– Завтра приходите! Завтра! – не слушая возражений, кричал Осип Ефремович.
Наконец он вытолкал всех за дверь, с трудом задвинул тяжелый металлический засов и вздохнул с облегчением:
– Вот каждый день так, Аида Михайловна, верите?
– Верю… – улыбнулась женщина.