– Э-эх, сынок, твои слова да в уши Господу!
В крайнем закутке сидел пожилой мужик и медленно тянул меха гармони, а паренек лет четырнадцати пел чистым, высоким голосом:
Степь да степь кругом, путь далек лежит,
В той степи глухой замерзал ямщик.
В той степи глухой замерзал ямщик.
И набравшись сил, чуя смертный час.
Он товарищу отдавал наказ.
Он товарищу отдавал наказ…
И плыла мелодия в бескрайние поля, раскинувшиеся до самого горизонта, и сияло высокое безоблачное небо, солнце плыло по нему большим расплавленным желтком. Железная дорога черной стрелой разрезала степь пополам, и по этой дороге стучал, пыхтел, пуская клубы белого пара, длинный, зеленый, похожий на червяка поезд. И стояла вековая тишина, и будто не началась война…
Вдруг, нарушив эту тишину, послышался далекий вой моторов, и в голубом просторе показались три точки, которые быстро росли, превращаясь в самолеты. Вой усиливался – самолеты пикировали прямо на поезд. И вот первый черный взрыв вырос рядом с железнодорожным полотном.
Издав протяжный свисток, поезд медленно затормозил и наконец встал, и из вагонов посыпались люди. Они бежали в поле в разные стороны. Ахнули новые взрывы, и самолеты, выйдя из пике, взмывали вверх, но не улетели, а стали разворачиваться и вновь пошли на снижение, и снова рванули черные взрывы, и застучали долгие пулеметные очереди, словно длинными плетями стегая землю. Люди бежали с криками и падали, закрывая головы руками… Женщины прижимали к себе маленьких детей, вопили от ужаса, а пули фонтанчиками вспарывали землю прямо у их ног.
После третьего захода самолеты снова взмыли вверх и скоро растворились в бездонной синеве. Воцарилась жуткая тишина. Люди медленно поднимались, со страхом глядя в небо. Паровоз пустил большое облако пара и пронзительно засвистел.
И все побежали обратно к вагонам…
На столике вздрагивала керосиновая лампа, вагонное окно было тщательно зашторено. В карты играли до изнеможения. Громко шлепали их об столик, смеялись, выкрикивали:
– А вот вам дамочка треф, что скажете?
– А мы вашу дамочку козырным валетиком накроем!
– Не надо накрывать – все равно никто не родится!
– Раиса Андреевна, ну что вы, в самом деле? Зачем семерку пик оставили?
– А куда ж я ее дену, миленький?
– Ну вот мы и сели в лужу! Шестнадцатый раз дураки! Поздравляю!
– Не шестнадцатый, а восемнадцатый! – поправил Дормидонт Павлович.
– Нет уж, извиняйте, шестнадцатый! – яростно возразил администратор Осип Ефремович. – А будете спорить, я, когда приедем, суточные вам на неделю задержу!
– А мне правда дороже суточных! – рявкнул басом Дормидонт Павлович. – Восемнадцать раз вы дураками остались!
– Наглая беспардонная ложь! Всего шестнадцать!
– Нет, восемнадцать!
– Нет, шестнадцать! Вы – лжец и шулер!
– Сами вы лжец и безмозглый игрок!
– Шестнадцать!
– Успокойтесь, бездарный администратор, восемнадцать разочков вы остались дурачком! Круглым!
– Шестнадцать, бездарный вы артист! Пустое место!
– Я – бездарный артист?
– Вы, конечно!
– Как во городе то было, во Казани-и-и! Грозный царь пил и веселился! – взревел басом Дормидонт Павлович и протянул вперед руки, будто хотел схватить Осипа Ефремовича за горло.
Глядя на их яростную перебранку, Мессинг, Раиса Андреевна и Артем Виноградов рассмеялись. Из соседнего купе кто-то проговорил укоризненно:
– Совесть поимейте, товарищи! Люди уже спать легли!
– Ты сколько раз дураком остался? – шепотом спросил Дормидонт Артема Виноградова.
– Двадцать четыре, – улыбнулся куплетист.
– А Мессинг, проходимец, ни разу!
– Так он же карты насквозь видит…
– Что вы там шепчетесь? – улыбнувшись, спросил Мессинг.
– Артем говорит, что вы шельмуете в карты, Вольф Григорьевич, – ответил Дормидонт, подмигнув Артему.
– Никогда не шельмовал в карты, – снова улыбнулся Мессинг. – Вот вы сейчас держите колоду. Хотите, скажу, какая в колоде шестая карта?
– Ну попробуйте.
– Король червей.
Дормидонт отсчитал пять карт сверху, перевернул шестую – оказался король червей, усмехнулся, покачал головой и спросил:
– Ну а двадцать первая карта сверху?
– Семерка пик, – ответил Мессинг.
Дормидонт Павлович отсчитал двадцать карт, двадцать первой выпала семерка пик. Мессинг улыбнулся. Раиса Андреевна закатила глаза к потолку, Артем Виноградов понимающе покивал головой.
– Ну тя к чертям, Вольф Григорьич, с тобой связываться – только здоровье вредить… Слушай, а ты в карты на деньги не играл?
– Один раз в жизни играл… Больше никогда…
– Зря. Богатым человеком стал бы… – засмеялся Дормидонт Павлович. – Пока не убили бы! У меня был один знакомый – катала страшный! В Ростове на большие деньги играл. И выигрывал все время! Рулять любил! Женщины, шампанское, подарки! Убили. И все дела. Но я скажу вам, Вольф Григорьевич, карты он… ну, чувствовал, что ли. Ну, вот как вы – насквозь видел! Я с ним выпивал, бывало, спрашивал – как ты мухлюешь? Ну расскажи, может, и я попробую. Он смеялся всегда – у тебя, говорит, не получится. Я карты чувствую. Они, говорит, для меня живые… Вот в чем тут дело, а?
– Для меня они тоже живые, – сказал Мессинг.
– Как живые? – спросил Артем Виноградов. – Не понимаю… как это – живые?
– Я тоже не понимаю… – с улыбкой развел руками Мессинг.
– О чем вы говорите, Господи! – всплеснув руками, простонала Раиса Андреевна. – Война идет, вы это понимаете? Враг топчет нашу землю! Я… я просто не знаю, что делать… у меня сердце так болит – я спать не могу.. – Она всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
Все подавленно замолчали. Мессинг вновь стал смотреть в черное окно, за которым мелькали в ночи редкие огни…
И вот уже все заснули в вагоне. Не спал только Мессинг. Согнувшись, он сидел на лавке и тер пальцами виски. Потом встал, пробрался в коридор, прошел через несколько купе и остановился.
Молодая женщина с ребенком тоже не спала, сидела у окна, держа малыша, завернутого в одеяльце, на коленях. Услышав шаги, она подняла голову, посмотрела на Мессинга и чуть улыбнулась.
– Ну как он? – тихо спросил Мессинг. – Просыпался?
– Просыпался. Поел немного… даже поиграл… вот опять спит…
– Ну и чудненько, – пробормотал Мессинг и прошел дальше, в тамбур.
– Я так вам благодарна, прямо передать не могу, – вслед ему проговорила женщина.