Book.

Главное сооружение — аппарель для подъема и спуска на воду гидропланов. Это наклонная деревянная площадка из стесанных сверху бревен. С боков бревна схвачены железными скобами и зажаты поперечинами, чтобы не разъезжались. Площадка полого спускается в реку, ее так и называли — Спуск.

Гидросамолет СССР-Ж-3 (МП-1) на аппарели в гидропорту Витимской экспедиции 1938 г., пос. Неляты на р. Витим.

Ангар в Олекминской экспедиции 1938–1939 гг.

Севший на воду гидросамолет буксировали катером — клиперботом к берегу. Там водолазы в гидрокостюмах подводили под самолет колесную тележку и подцепляли трос. На берегу стоял ворот, деревянный и очень скрипучий, который вращали и, наматывая трос на барабан, вытягивали машину хвостом вперед из реки на ровное место для осмотра, просушки лодки и ремонта. Вот и вся таежная аппарель. Но на дальневосточных буйных реках за аппарелью надо было очень внимательно следить, чтобы ее не подмыло и не унесло течением. Для защиты самолетов и склада горючего расставлены были зонтики-грибки с подвешенными фонарями типа «летучая мышь». На высоком столбе развевался длинный полосатый колпак-колдун, показывавший пилотам силу и направление ветра.

Гидропорт действовал, и забот хватало всем: и приезжим москвичам, и нанятым в забайкальских поселках местным рабочим. По воскресеньям все, кто был свободен от полетов и от дежурств, брали в руки пилы, топоры, лопаты и шли вырубать лес вокруг поселка. Нужно было окопать защитную полосу на случай таежного пожара. Вокруг палаток мастерили деревянные тротуары и помосты, чтобы ноги не застревали в топи. Мерзлота оттаивала и чавкала под сапогами. Комары становились все злее, лица у многих вспухли от укусов. Только на открытых для ветра местах можно было работать без накомарников.

Центром поселка фактически была не контора, а именно Спуск. Туда, поближе к самолетам, на сухой и теплый помост, пахнущий свежей древесиной, смолой, тянуло всех, как магнитом. Спуск был и местом производственных собраний экспедиции, и площадью, где отмечались самые значительные события в жизни аэросъемки и два особо почитаемых летних праздника: День железнодорожника и День авиации. Там по особо торжественным случаям вывешивали флаги, плакаты и портреты вождя Сталина и железнодорожного наркома Кагановича. На собрания, на праздники, на репетиции хора самодеятельности, на танцы под гармошку или под патефон приходили обычно с букетами из веток, а проще говоря, с вениками, чтобы отмахиваться от комаров и мошкары. Впрочем, место было действительно красивое, и стоило чуть потянуть ветерку, как мошкара исчезала, и можно было вдоволь полюбоваться пейзажем, поговорить о новостях. На Спуске вывешивалась и стенная газета, где отмечали тех, кто сумел сделать что-нибудь особенно полезное для общего дела. Там распевали песню собственного сочинения на мотив популярной тогда «Каховки» съестными вариациями — про «наш гидропорт», про «Олекму родную»…

Клочко был хорошим руководителем» Из бесконечной череды неотложных дел Александр Дмитриевич умел выделять главную цель и ориентировать на нее буквально всех до единого. Этой целью было — составить карту. Естественно, что в центре внимания оказались два аэросъемщика — Кириллов и Румянцев — и три летчика — Иванов, Дворников и Ефимов. Они были на острие атаки. Надо было организовать дело так, чтобы из короткого летнего сезона не упустить ни одного часа, ни минуты летно-съемочной погоды. Остальное можно будет наверстать зимой. За работу аэросъемщиков болели все: и водолазы, и радисты, и техники, и завскладом Фомичев, который с помощью небольшого движка обеспечивал лабораторию и палатки электроосвещением. Каждый погожий день встречали с нескрываемой радостью: значит, самолеты сегодня вылетят на аэросъемку и будет охвачена еще часть трассы. Машины с утра уходили по маршрутам. Если же погода для съемки не годилась, но все же летать было можно, экипажи занимались перевозкой людей и грузов по участкам. Тех, кто умел хорошо работать, мало сказать, уважали — их любили, смотрели на них, как на героев. Кстати сказать, за ударную работу и платили тоже здорово, не скупясь.

Правда, «длинные рубли» сыграли нехорошую шутку с одним из молодых авиамехаников. Вернувшись «с поля» в Москву, он однажды здорово провинился. В театре драмы имени Пушкина скупил все билеты на спектакль и уселся в зале вдвоем со своей барышней. Артисты, естественно возмутились, отказались играть. Вышел ужасный скандал, сначала механика честили по комсомольской линии за «купеческие замашки», а потом хоть и простили — механик он был толковый, — но еще долго на собраниях ораторы по разным поводам вспоминали этот яркий эпизод, хотя и не называя имени и употребляя множественное число: «А то ведь есть у нас отдельные товарищи, которые…»

Связь с Большой землей, с базами» таежными наземными партиями и отрядами, а также наблюдения но трассе за полетами гидросамолетов осуществлялась по радиотелефону. Руководил организацией радиосвязи Владимир Петрович Ярославцев — высококвалифицированный инженер радиослужбы. Человек талантливый и страстно любящий свое дело, он способен был буквально на чудеса. Про него говорили, что может принимать радиосигналы чем угодно, хоть на кроватную раму с металлическими пружинами, хоть на зубную пломбу.

Всего в Олекминской экспедиции было четырнадцать радиостанций. Когда самолет вылетал из гидропорта, с каждой точки — наблюдатель сообщал о прохождении машины. Радиосвязь держала штаб экспедиции в курсе дел каждого отряда, находящегося в глубине тайги. На борту МП-1 тоже были рации, но скверного качества — работали плохо, можно оказать, по настроению, и надеяться на них было рискованно.

Впрочем, иногда и бортовые станции работали устойчиво. Был даже случай, когда только рация помогла летающей лодке совершить благополучную посадку на озеро Иркана. Сплошная облачность неожиданно закрыла в тот день горное озеро. Никаких локаторов, ни даже АРК — (аэрорадиокомпасов) в помине не было. Горючее кончалось, и положение казалось безвыходным. Тогда два наблюдателя вышли на берег и на слух, по звуку мотора стали пеленговать, определять местоположение самолета, кружившего за облаками, а радист передавал ориентировку на борт. Выбрав подходящий момент, он скомандовал пилоту: «Давай! Садись…» В отчаянно крутом пике лодка пробила облачность и плавно опустилась на озеро.

Однако в целом наземные рации были гораздо надежней бортовых. Телеграммы служебные и личные, адресованные на Иркутскую базу экспедиций, тут же по радио передавались в гидропорты.

«Сидишь, бывало, работаешь в дощатой избушке-конторе, — вспоминала Варвара Михайловна Бутова. — За перегородкой дежурный радист Серафим Копейкин или Надя Шубина. Только и слышишь: «Внимание, внимание! Говорит гидропорт, радиостанция эр-цэ-а-и-хэ (РЦАИХ)… Я вас принял-понял, перехожу на прием…» Эта фраза стала ходовой среди молодежи экспедиции: «Я вас принял-понял!»

Однажды из Тупика по рации передали: «К вам на карбасе плывет корова». Все обрадовались — соскучились по молочку и надеялись, что хоть по полкружечки в неделю да перепадет — чай забелить. Чуть не всем поселком вышли на Спуск встречать караван по первому разряду. Развеселившись, вывесили флаги и потешные лозунги. А по соседству — портреты Сталина и Кагановича и соответствующие серьезные плакаты.