Шпеер не поверил и обратился к Гитлеру. У него был особый, личный интерес в отмене этого приказа. Если Гитлеру удастся уничтожить немецкую промышленность, торговлю и архитектуру, он уничтожит многое из того, что создал сам Шпеер: его мосты, его широкие автострады, его здания. Человек, который более, чем кто-либо другой, нес ответственность за создание страшных орудий тотальной войны Гитлера, не мог вынести их полного уничтожения. Но было и еще одно, более важное соображение. Что бы ни случилось с режимом, сказал Шпеер Гитлеру, «мы должны сохранить базис пусть даже примитивного существования нации… Мы не имеем права уничтожить то, от чего зависит жизнь людей…».
Гитлер остался непреклонен. «Отпала необходимость рассматривать базис даже самого примитивного существования, — ответил он. — Наоборот, лучше уничтожить даже его, и уничтожить собственными руками. Нация доказала свою слабость…»
Этими словами Гитлер списал со счетов немецкий народ. Как объяснил он Шпееру, «оставшиеся после битвы имеют малую ценность, так как погибнут лучшие».
Шпеер пришел в ужас. Народ, который так упорно сражался за своего лидера, теперь значил для фюрера меньше чем ничто. Годами Шпеер закрывал глаза на самую жестокую сторону деятельности нацистов, считая, что сам он интеллектуально выше всего этого. Теперь он с запозданием осознал то, что отказывался признавать месяцами. Как он сказал генералу Альфреду Йодлю, «Гитлер совершенно сошел с ума… его необходимо остановить».
Между 19 и 23 марта из гитлеровского штаба на гауляйтеров и военных командующих по всей Германии обрушился шквал приказов «выжженной земли». Тем, кто медлил с исполнением, грозила смертная казнь. Шпеер немедленно развил бурную деятельность.
Полностью сознавая, что подвергает свою жизнь опасности, он с помощью узкого круга высокопоставленных друзей-военных решил сорвать гитлеровский план. Шпеер звонил промышленникам, летал в военные гарнизоны, посещал провинциальных чиновников, повсюду убеждая — даже самых фанатичных нацистов, — что своим планом Гитлер подписывает смертный приговор Германии без надежды на возрождение.
Учитывая серьезные цели развернутой рейхсминистром кампании, его присутствие на филармоническом концерте могло показаться проявлением легкомыслия… если бы не один факт: одним из первых в списке национальных ценностей Германии, за сохранение которых боролся Шпеер, стоял Филармонический оркестр.
Несколькими неделями ранее доктор Герхарт фон Вестерман, администратор оркестра, попросил скрипача Ташнера, любимца Шпеера, обратиться к рейхсминистру с просьбой помочь сохранить оркестр. Формально музыканты были освобождены от военной службы, однако по мере приближения битвы за Берлин фон Вестерман все больше боялся, что в любой день музыкантов мобилизуют в фольксштурм. Хотя официально делами оркестра занималось министерство пропаганды Йозефа Геббельса, фон Вестерман знал, что на их помощь надеяться не стоит, поэтому он сказал скрипачу: «Ты должен помочь нам. Геббельс о нас забыл… иди к Шпееру и проси его о помощи… Мы слезно умоляем тебя».
Ташнер очень не хотел идти: любой разговор об уклонении или бегстве считался предательством и мог закончиться арестом, но в конце концов он согласился.
Встретившись со Шпеером, Ташнер неуверенно начал: «Господин министр, я хотел бы поговорить с вами о довольно щекотливом деле. Надеюсь, вы не поймете меня неправильно… но в наши дни о некоторых вещах трудно говорить…» Проницательно взглянув на скрипача, Шпеер быстро успокоил и подбодрил его, и Ташнер изложил просьбу оркестра. Рейхсминистр внимательно выслушал и попросил Ташнера передать фон Вестерману, что ему не о чем беспокоиться. Шпеер давно разработал план, который давал ему возможность сделать для оркестра гораздо больше чем избавление от фольксштурма. В самый последний момент он намеревался тайно эвакуировать весь оркестр, все 105 человек.
Шпеер уже выполнил первую часть плана. 105 музыкантов сидели на сцене Бетховен-Халле не в обычных смокингах, а в темных деловых костюмах. Из всей публики один Шпеер знал причину этого. Смокинги — вместе с прекрасными роялями, виолончелями, знаменитыми вагнеровскими тубами (Р. Вагнер ввел в партитуру «Кольца Нибелунгов» партию особой тубы, сочетавшей легкость звукоизвлечения корнета, благородство звука валторны и густоту тона тубы. — Пер.) и музыкальными партитурами — были потихоньку вывезены из города в автофургонах три недели тому назад. Ценный груз был припрятан в Плассенбурге близ Кульмбаха в 240 милях к юго-западу от Берлина — в очень удобном месте, как раз на пути наступающих американцев.
Вторая часть плана Шпеера — спасение людей — была более сложной. Несмотря на интенсивность авианалетов и близость вторгшихся в страну вражеских армий, министерство пропаганды не предложило отменить филармонические концерты.
Выступления были расписаны до конца апреля, официального окончания сезона, по три-четыре концерта в неделю между авианалетами. Об эвакуации музыкантов до этого срока не могло быть и речи: Геббельс несомненно обвинил бы музыкантов в дезертирстве. Шпеер был полон решимости эвакуировать оркестрантов на запад; он вовсе не собирался позволить им попасть в руки русских. Однако его план всецело зависел от скорости наступления западных союзников: Шпеер рассчитывал, что англо-американцы опередят русских в гонке к Берлину.
Шпеер не-собирался ждать, пока западные союзники войдут в город. Как только они окажутся так близко, что можно будет добраться до них за ночь на автобусе, он даст приказ эвакуироваться. Главной трудностью плана было то, что все музыканты должны покинуть город одновременно и после наступления темноты. Это означало, что побег должен состояться сразу после концерта. Чтобы избежать утечки информации, приказ должен быть отдан как можно позже. Шпеер изобрел гениальный способ предупредить музыкантов: в самую последнюю минуту дирижер оркестра объявит об изменении в программе и оркестр сыграет конкретное произведение, выбранное Шпеером. Это будет сигнал для музыкантов; сразу после концерта они погрузятся в автобусы, ожидающие в темноте позади Бетховен-Халле.
У фон Вестермана была партитура, избранная Шпеером в качестве сигнала. Когда эксперт Шпеера по культуре вручил ее, фон Вестерман не смог скрыть изумления и воскликнул: «Вы, разумеется, знакомы с этой музыкой. Вы знаете, что это картина смерти богов, уничтожения Валгаллы и конца света. Вы уверены, что именно это заказал министр?»
Ошибки не было, ибо для последнего концерта Берлинского филармонического оркестра Шпеер выбрал отрывок из вагнеровской «Гибели богов».
Вестерман не знал, что в этом выборе лежал ключ к финальному и самому амбициозному проекту Шпеера. Рейхсминистр намеревался спасти столько Германии, сколько сможет, и решил, что для этого есть только один путь. Уже несколько недель педантичный Альберт Шпеер пытался найти самый верный способ убить Адольфа Гитлера.
* * *
По всему Восточному фронту сосредоточились огромные русские армии, но они еще были далеко не готовы начать штурм Берлина. Советских командиров отсрочка раздражала. Одер представлял колоссальную преграду, и весенняя оттепель запоздала: река все еще была частично покрыта льдом. За нею раскинулись немецкие оборонительные укрепления: бункеры, минные поля, противотанковые рвы и замаскированные артиллерийские батареи. С каждым днем теперь немцы становились все сильнее, и этот факт тревожил генералов Красной армии. Никто так не стремился начать операцию, как сорокапятилетний генерал-полковник Василий Иванович Чуйков, командующий знаменитой 8-й гвардейской армией, которая прославилась в Советском Союзе, защищая Сталинград. Чуйков винил в задержке западных союзников. После неожиданного декабрьского наступления немцев в Арденнах британцы и американцы попросили Сталина ослабить немецкое давление, ускорив марш Красной армии на восток. Сталин согласился и развернул русское наступление в Польше раньше, чем планировалось. Чуйков считал, как он говорил впоследствии, что, «если бы наши коммуникации не были так растянуты и тылы не отставали, мы бы могли ударить по Берлину в феврале». Однако советский бросок из Польши был таким стремительным, что, когда армии достигли Одера, выяснилось, как сильно они опередили свои интендантские и коммуникационные службы. Наступление остановилось, по словам Чуйкова, из-за того, что «мы нуждались в боеприпасах, топливе и понтонах для форсирования Одера, водных преград и каналов, расположенных перед Берлином». То, что русским необходимо было перегруппироваться и подготовиться, дало немцам почти два месяца на организацию своей обороны. Чуйков злился. Каждый день ожидания означал для его гвардейцев больше потерь после начала штурма.