Ратлидж кивнул. Фермеры, торговцы и водители грузовиков, с которыми он вместе сражался на фронте, часто удивлялись, узнав, что он полицейский. Как будто он в силу своей профессии обязан относиться ко всему человечеству недоверчиво и от всех ждать только худшего.
– А мисс Оливия как-то спросила, что вынуждает человека лишить жизни другого человека. И ею двигало не просто любопытство. Она интересовалась, что руководит преступником. Порочен ли он от рождения или запутался в паутине случайностей и никак не может освободиться? Передается ли склонность к убийству по наследству? – Харви замолчал. Ратлидж понял, что инспектор очень долго хранил в глубине души тот разговор. И сейчас вспоминает его с большой неохотой. Потому что инспектор Харви – человек честный, пусть и недалекий. – Еще ее интересовало, способен ли убийца искренне раскаяться и измениться. И при этом она смотрела на меня такими ясными, невинными глазами – ни дать ни взять новорожденный младенец! Насчет стихов я тогда еще не знал, но, скажу вам откровенно, от ее вопросов у меня мурашки побежали по коже, потому что она спрашивала слишком настойчиво… Я понял, что она не просто так интересуется или расспрашивает меня из вежливости. Она хотела… ей нужно было нечто большее, только я понятия не имею, что именно.
– Знать об убийстве и убивать – не одно и то же. Родные жертвы, наверное, понимают это лучше, чем сам убийца. – Если убийцей был Николас, Оливия наверняка догадывалась об этом.
– Да, верно. Но когда я прочел кое-какие ее стишки… я понял, что тогда, встретившись со мной на дороге, она не просто вела светскую беседу. В ней настоящая бездна! В ее последней книге есть одно стихотворение, из-за которого я почти неделю не спал. Оно откровенно жестокое… Не помню, как оно называется, но вряд ли я забуду его начало:
Губитель я. Гублю сокровища души,
И пустяки, и мелкие несчастья,
И тайны тел и душ, что уношу я,
Все то, что можно подарить —
Кровь жизни, силу духа,
Держу я взаперти,
На радость мне, тебе на горе.
Не такие стихи писала миссис Браунинг или даже Кристина Россетти!
– Да, – тихо согласился Ратлидж, размышляя, что такое «сокровища души». Возможно, Оливия имела в виду золотые вещицы – трофеи, взятые у мертвецов.
– Так вы думаете, мальчика убила она?! Боже правый! Да ведь тогда она тоже была совсем маленькая!
– Вы ведь считали ее способной на убийство.
Харви долго смотрел на него, размышляя, но так ничего и не придумал.
– Верно, вначале, в приступе раздражения, мне показалось, что так оно и есть. Но все совсем иначе, когда возможная жертва обретает плоть и кровь, когда у нее появляются имя и лицо… – Он покачал головой. – В наших краях детей убивают нечасто. Не скажу, что очень любил мисс Марлоу, но одно дело – просто недолюбливать, и совсем другое – обвинять в убийстве. Она просто была… не такой, как все. Вот в чем ее трудность. Она была… другой. – Глаза инспектора Харви словно молили Ратлиджа понять, что он пытается ему сказать. Кем бы ни являлась Оливия Марлоу, из-за самой своей экстраординарности она была выше его понимания, и поэтому он и подозревал ее в самом худшем, даже если не мог доказать ее причастность к преступлению. Такая, как она, способна на все!
– Когда состоялся тот ваш разговор с Оливией?
– Еще до войны. Меня тогда только перевели в Боркум. Ее мать я не знал; в наших краях ее до сих пор называют «мисс Розамунда». Похоже, все ее любили. Я знал только, что Оливия из той семьи, что владеет Тревельян-Холлом. Ее знал, ее брата и двух младших, близнецов.
– Что вы ей ответили?
– Я вынужден был сказать ей правду, как я ее понимал. Что зло присуще человеческой натуре; лично я не понимаю природу тьмы, хотя не первый год служу в полиции, считаю, что избавиться от тьмы, раз уж она завладела кем-то, невозможно. Мой ответ ее огорчил – я сразу понял по ее глазам. А потом она спросила: «А родственники верят вам, когда вы говорите, что их сын… или дочь… виновен в убийстве?» Я ответил: «Часто они верят последними», – и она кивнула, как будто поняла, что я имею в виду. Потом она поблагодарила меня за то, что я уделил ей драгоценное время, и ушла. – Видя, что Ратлидж не отвечает, Харви добавил: – Не таких вопросов ждешь от молодой женщины из хорошей семьи, верно?
Инспектору нужно было подтверждение. Он очень надеялся, что тогда не он сам, а Оливия повела себя не так, как надо. Ему не хотелось думать, что у нее на совести лежал тяжкий грех, что она обратилась к представителю власти в Боркуме, втайне надеясь на разоблачение, но тот ей отказал, потому что по какой-то причине не понял ее. Ратлидж задумался. Задавала ли она такие вопросы прежде, предшественнику Харви, или священнику, который служил в их приходе до Смедли? Возможно, она пыталась, но не встретила у них понимания и не получила отпущения грехов. Они не облегчили ей ношу.
Это, в свою очередь, означает, что Ратлиджу тоже не стоит доверять Харви. До тех пор, пока он не будет до конца уверен в своей позиции. Иначе он лишь напрасно потратит силы. А если окажется, что он, Ратлидж, не прав, он, как верно подметили и Рейчел, и Кормак, причинит всем огромный вред.
Поэтому Ратлидж примирительно произнес:
– Скорее всего, я пробуду у вас до конца недели. Я продолжу поиски мальчика и буду расспрашивать местных жителей, а потом, если не наберу больше того, что у меня есть сейчас, приду к вам и во всем признаюсь.
– Найдете вы его или нет, помяните мое слово: парень мертв.
Владелец гостиницы Траск принес в номер Ратлиджа поднос и кофейник и долго накрывал на стол: водружал на середину сахарницу и маленький молочник, расстилал салфетку, которой были накрыты толстые сэндвичи. Вежливо упомянув о визите Харви, он намекнул на то, что не прочь задержаться в номере у постояльца и посплетничать.
В виде исключения Ратлидж предпочел мнение хозяина гостиницы молчанию или своим мыслям. Или мыслям Хэмиша.
– Хороший человек, – охотно отозвался Траск, когда Ратлидж спросил его мнение о Харви. – Нам грех жаловаться; он следит за порядком. Честный. Судя по тому, что я слышал, члены городского магистрата тоже высокого мнения о нем. Инспектора Харви считают дотошным.
Траск ждал, что и Ратлидж выскажется об инспекторе Харви. Видя, что гость молчит, Траск стал вспоминать о семье Тревельян. Его рассказы натолкнули Ратлиджа на мысль, что «Три колокола» служили центром общественной жизни для нескольких поколений Тревельянов. Слушая владельца гостиницы, Ратлидж прихлебывал кофе и думал о своем.
Вдруг кое-что заставило его навострить уши:
– Мать ее служила у них няней… Вот почему мисс Рейчел предпочитает их дом гостинице.
– Хотите сказать, что няня, которая работала у Тревельянов, еще жива?! – Ратлидж закипел от гнева. Почему никто – и в первую очередь Рейчел – не удосужились сказать ему об этом?
– Что вы, нет, ей сейчас было бы под девяносто! Фамилия ее была Полуорт, она нянчила еще мисс Розамунду, потом вышла замуж и сама родила дочку, Мэри, а когда Мэри уехала учиться в школу, она вернулась в Тревельян-Холл и растила мистера Стивена и мисс Сюзанну. У нее-то самой других детей не было. Мистер Полуорт рано умер от чахотки. Сейчас ее дочь зовут Мэри Отли. Ее мужа убили в Африке, в каком-то месте под названием Мафекинг.