Стражники за столом перестали кидать кости. Они сидели напряженные, пытаясь понять смысл звуков. Один из них провел большим пальцем по перевязи и схватился за рукоятку кинжала.

Кефа задрожал.

Топот приближался, звук отражался от каменных стен. Топот остановился где-то в начале коридора, раздался лязг металла и распахнутой настежь двери. Снова раздались крики.

Стражники застыли за столом, с изумлением глядя друг на друга.

Теперь топот приближался к камере Кефы. Вот он затих за дверью. Пауза, потом повернулся засов, и дверь открылась. Свет фонарей ослепил его. На пороге стояли трое солдат, они кричали и жестикулировали. Стражники вскочили. Последовал быстрый обмен репликами. Кефа напрягся, пытаясь понять, что происходит, но они говорили на военном жаргоне, и единственное, что ему удалось разобрать, были слова «царь» и «отмена репрессалий».

Двое солдат, охранявших его, набросили плащи и собирались выйти. Дружелюбный охранник кивнул в сторону Кефы и что-то сказал. Другой солдат презрительно сплюнул. Все пятеро вышли из камеры, молодой сириец вышел последним. Переступая порог, он незаметно протянул руку к ключу, висящему на гвозде у двери, снял его и бросил на соломенную подстилку Кефы. Он вышел не оглядываясь.

Звук шагов стих в конце коридора. Яркий прямоугольник света на месте открытой двери потух, оставив фантом, сбивавший с толку глаза.

Ключ упал так, что Кефа не мог до него дотянуться. Его глаза, долго смотрящие на дверь, ничего не видели в темноте. Он осторожно нащупывал ключ ногой, боясь, что тот затеряется в соломе.

Палец наткнулся на металл. Кефа попытался пододвинуть ключ поближе, но тот лежал так неудобно, что он не мог согнуть ступню под нужным углом. Он попытался подтолкнуть ключ пяткой, но тот проваливался дальше в солому. Пытаясь найти более удобное положение и борясь с оковами, он обнаружил, что может рыться в соломе пальцами ног, но теперь он потерял место, куда провалился ключ.

Его спина покрылась холодным потом. Он закрыл глаза и прислонился головой к стене, успокаивая дыхание. Открыл глаза и продолжил поиск, осторожно шаря пальцем ноги.

Потом он почувствовал, как к ноге прикоснулось что-то холодное и тяжелое. Он медленно сдвигал ступню, пока не ухватил это «что-то» пальцами ног. Он поднял ногу и, крякнув от усилия, переложил ключ из ноги в руку.

Замок на кандалах располагался на внутренней стороне, а цепь, соединяющая их, была слишком коротка, чтобы вставить ключ в замок противоположной рукой. Он возился с ключом и едва не выронил его. Тогда он взял ключ в зубы и, поднеся левую руку ко рту, вставил ключ в замок. Попытался повернуть ключ, но чуть не сломал зубы. Он отдохнул. Обнаружил, что может держать ключ между средним и безымянным пальцами. Зафиксировав его таким образом, он повернул руку. Металл больно впился в его плоть, потом поддался с неожиданным щелчком.

Он освободил запястье от браслета и принялся вытягивать и сжимать пальцы. Открыл замок на кандалах на правой руке. Цепи ударились о стену с лязгом, от которого его сердце учащенно забилось. Вскоре шум утих.

Дверь была открыта.

Он сделал шаг вперед — и вдруг испугался. В камере было безопасно. Ему ничего не надо было делать. Не надо было принимать решений. Пока он был в камере, он не мог быть ни в каком другом месте.

Он сделал еще один шаг. Он ничего не видел.

Пока он оставался в камере, ему не задавали вопросов, на которые он не мог ответить. Пока он был в камере, он не мог наделать ошибок. Пока он был в камере, он не мог никого подвести, кроме себя.

Он заставил себя двигаться вперед.

Пока он был в камере, его не спрашивали, кто он такой, потому что все знали, кто он. Здесь его называли его настоящим именем.

— Господи, — прошептал он.

Перед ним, вырубленный из темноты, был прямоугольник менее насыщенного мрака. Он пошел туда.

Он был в коридоре. Повернул направо, остановился, прислушиваясь к звукам. Он ничего не слышал, кроме стука собственного сердца. Он увидел слабый сероватый свет, достаточный, чтобы различить стены. Должно быть, раннее утро. Он пошел по коридору. Тут он понял, что забыл свои сандалии.

Коридор был полон поворотов и развилок, от него отходили более узкие проходы. Он не помнил, как он сюда попал, но, казалось, ноги знают, куда идти. Он проходил мимо камер, двери которых были распахнуты. Он прошел мимо большого помещения с крашеной дверью и увидел внутри в свете забытого фонаря разбросанные в беспорядке плащи, и перевернутые кубки на столе, и нацарапанный на стене похабный рисунок. Караульное помещение. Выходит, все солдаты ушли? Он снова прислушался. Не доносилось ни единого звука — лишь биение его сердца и слабое шипение свечи в фонаре. Это было похоже на сон.

Он шел дальше как во сне и достиг лестницы. Он стал подниматься, держась за стены, и оказался перед большой дверью. Под дверью была видна полоска серого света, а пальцы ног обдувал холодный свежий ветерок.

Его сердце билось еще учащеннее, а руки дрожали, когда он искал засовы. Они уже были отодвинуты. Прижав дверь всем своим весом, чтобы та не заскрипела, он отвел щеколду и подался назад. Дверь распахнулась. Он вышел наружу.

Воздух был подобен дикому меду: он пил его всей грудью, впитывал кровью, кожей. На светлом небе виднелись несколько облаков, окаймленных розовым цветом. Двор был пуст. Он подумал, что весь дворец пуст, а может, и весь город, весь мир тоже пусты. Царствие пришло, а его привратник опоздал. Он рассмеялся.

Он пересек двор, направляясь к чугунным воротам, и открыл их. Когда он был у ворот, из боковой двери вышел солдат и остановился, глядя на босоногого сумасшедшего, слушая, как тот хохочет на рассвете. Кефа посмотрел на солдата, потом вышел из ворот и захлопнул их за собой. Он двинулся вперед по спящей улице, потом по другим улицам и переулкам, пока не пришел на небольшую мощеную площадь. Он был рядом с центром города. В домах просыпались люди, послышался звук копыт ослика.

К нужному дому было направо. Он стоял и смотрел в его сторону. Потом повернул налево.

V. Спасение

Полная луна висела над кладбищем, как живот потаскухи. В ее свете человек с горбом и деформированной правой ногой сдирал шкуру с козленка.

В нескольких шагах от него вокруг затухающего костра сидели еще трое. Один из них был совсем ребенком, но уродливая внешность мешала определить его возраст. У него практически отсутствовал лоб: голова начиналась почти над самыми бровями и была сплющена, словно он сильно ударился о камень. Рядом с ним сидел крупный, сильный мужчина. Его лохматые волосы не могли даже в лунном свете скрыть отсутствие ушей. Третий человек, сидевший чуть поодаль, был дистрофично худ, постоянно дрожал и ковырял синевато-серые струпья, покрывавшие его ноги.

По обе стороны костра были воткнуты в землю толстые прутья, наклоненные так, что перекрещивались наверху. Рядом лежала куча хвороста. Он предназначался для костра, но хотя пламя угасало с каждой минутой, никто не сдвинулся, чтобы подбросить в огонь немного хвороста.