Солдат стоял в нерешительности.
— Может быть, ты чего-нибудь хочешь? — сказал он. — Ведро, например?
— Нет, спасибо, — сказал Кефа. Вонь от ведра в тесном помещении была невыносимой, и он пользовался им как можно реже. — Но я бы выпил воды.
Солдат принес кружку и дал ее Кефе. Пока Кефа пил, неловко звякая цепями, солдат прошептал: «Царь при смерти».
Кефа посмотрел на него, пораженный. Глаза солдата ничего не выражали. Он подождал, пока Кефа допьет, потом вернулся к столу и взял кости.
Сердце Кефы учащенно билось. Напрасно он пытался его успокоить.
Наверняка царь не при смерти. Такие слухи ходили и раньше. И даже если он при смерти, это ничего не меняло. У Кефы достаточно недругов, чтобы он оставался в тюрьме. Иаков Бар-Забдай был убит: их всех убьют. «Когда я уйду, вы будете как овцы среди волков».
Понятно, что овцы среди волков не смогут продержаться долго.
Кефу приводило в смятение, что его тело будет слепо бороться за жизнь, тогда как его душа готова к смерти. Но он решил, что приятие мысли о смерти было также проявлением трусости. Это было естественно.
Он по-прежнему привратник. Он дал слово и не мог взять его обратно. Он, полный пороков, такой слабый, обуреваемый сомнениями, будет стоять в воротах…
У него перехватило дыхание, когда его пронзило холодом, как из могилы.
Привратник стоит в воротах .
Неужели смысл именно в этом? Он должен открывать двери для других, но не для себя? Как Моисей, который умер в нескольких шагах от Земли обетованной?
Если это воля твоя.
Господи, сделай так, чтобы это не было твоей волей. Я не вынесу этого.
«Первый станет последним. Последний станет первым».
Помоги мне.
«Я пришел, чтобы сделать слепых зрячими».
Да, Господи.
«И лишить зрячих зрения».
Я ничего не понимаю.
«Вам придется стать умными. И коварными, как змеи».
Но мы не умны…
«Вы должны быть как дети».
Но, учитель…
«Я дал тебе Ключ».
Кефа закрыл глаза. Его силы истощились.
— Я простой человек, — сказал он. — Не мог бы ты дать его кому-нибудь другому?
Мария.
Лицо, страшно искаженное, было иногда лицом ребенка, а иногда — старухи. Рот выкрикивал оскорбления, потом обвисал и пускал слюни. Глаза были пустыми ямами. Она тряслась и корчилась, периодически обхватывая себя руками, словно плетками, и напевая обрывки какой-то песенки.
— Назови свое имя, — холодно сказал Иешуа.
Она попятилась. Сделав несколько шагов, остановилась и выбросила вперед руку, указывая на него.
— Я тебя знаю, — прошипела она.
— Назови свое имя.
— Я знаю, кто ты, — насмешливо пропела она.
— Придержи свой язык!
Он угрожающе наступал на нее. Она завыла от страха и замолотила руками.
Он тоже поднял вверх руку и, повернув ладонь с вытянутыми пальцами вниз, пошел к ней.
— Ты, посмешище, ничтожество, я заклинаю тебя Богом, который велит тебе сказать твое имя.
— Не-е-е-т! — Казалось, крик вырвался из нее, и она схватила себя за горло, чтобы заглушить его.
— Твое имя.
Она завыла и упала в бессилии на землю, цепляясь за его ноги. Он не двигался.
Она лежала неподвижно, а потом зарыдала.
— Я буду хорошей, — всхлипывала она. Это был голос испуганного ребенка. — Я буду хорошей. Не бей меня. Забери меня отсюда.
— Встань, — приказал Иешуа.
Плач прекратился. С потрясающей быстротой она встала на корточки и отползла назад, что-то напевая. Потом ее тело напряглось, а голова стала подергиваться из стороны в сторону, как будто она к чему-то прислушивалась. Казалось, она нашла, откуда идет звук, и стала слушать. На лице появилось лукавое выражение, словно она знала что-то неведомое прочим. Она медленно подняла руку снова и показала на него.
— Скажи свое имя! — грозно закричал он.
Она завыла, вскочила на ноги и бросилась бежать, по-прежнему указывая на него. Слова полились из нее бурным потоком.
— Я — порок, я — порча. Я — Шиббета, я — Куда, я — Эшшата, я — Шабрири. — Пауза, затем победный вопль: — Я — Руа Зенуним.
Внезапно наступила тишина, она с насмешкой смотрела на них. Она стала медленно двигать плечами и бедрами, потом сделала такой непристойный жест рукой, что смотрящие на нее мужчины отвернулись и заерзали от стыда.
— Вы знаете меня, — прошептала она, — да, вы знаете меня. Даже он, — она снова указала на него, ее голос превратился в издевательский крик, — даже он знает меня.
Иешуа пошел к ней:
— Силой Бога я приказываю тебе. Замолчи и выйди из этого ребенка. Тебе там не место, ребенок принадлежит Богу. Волей Создателя я принуждаю тебя выйти.
Тишина. Потом она задрожала, дрожь началась с ног, распространяясь по всему телу. Голова упала на грудь. Из груди вырвался низкий стон и превратился в душераздирающий вопль.
Вопль внезапно прекратился. Она стояла, покачиваясь, потом рухнула на землю.
Иешуа подошел туда, где она лежала, и склонился над ней. Зрители боязливо обступили их, разглядывая ее. Молодая женщина лет семнадцати, худая, с тонкими чертами лица, смертельно бледная.
Иешуа выпрямился, лицо его было серьезным.
— Накормите ее, — сказал он. — И будьте добры к ней, хотя бы раз.
Мария.
После изгнания нечистой силы она присоединилась к ним, влилась в их небольшой коллектив, словно у нее было на то право. Она никогда не отходила от Иешуа и постоянно смотрела на него. Она говорила с ним, только когда он к ней обращался, а говорил он с ней исключительно ласково, словно с ребенком.
Но он не обращался с ней как с ребенком. Кефа несколько раз слышал, как они разговаривали, и был поражен, услышав, как учитель обсуждает с Марией такие вещи, о которых он редко говорил даже с Кефой. Они говорили о Царствии.
— Небо раздвинется, так же как и небо над ним; но мертвые не будут жить, а живые не умрут.
— Если Царствие на Небесах, это Царствие для птиц.
— Оно здесь, но никто его не видит. Странные, трудные для понимания изречения, над которыми раздумывал Кефа, пытаясь сопоставить их с имеющимися у него знаниями, ища место, куда бы они могли вписаться. Они никуда не вписывались. Казалось, постичь их смысл можно было, только отбросив все, что он знает, и заменив на что-то совершенно другое. Но он не знал, как забыть все, что он знает, а также что ему следует знать вместо этого.