– Я получил приказ сделать все от меня зависящее.

– Больше ничего нельзя поделать. В бункере тешатся несбыточными надеждами. Он отдает приказы и думает, что их выполнение зависит единственно от его воли. В конце концов мне пришлось сказать ему, что он требует невозможного.

Генерал поднимает голову.

– Вы сказали ему это?

– В своей радиограмме. Я уже говорил вам раньше. Он хотел знать, когда армия Венка подойдет к городу, где начнется наступление, когда прорвутся передовые части Девятой армии… Мне пришлось ответить, что ничего подобного не произойдет. Я сказал, что надежды на спасение нет. – Кейтель смотрит на карту невидящим взглядом. – Мои слова прозвучали смертным приговором.

Адъютант стучит в дверь, входит и вручает Кейтелю телеграфную ленту. Кейтель читает сообщение, и у него дергаются губы.

– Телеграмма от адмирала Дёница, – говорит он. – Бункер по-прежнему остается на связи. Дёниц получил приказ отдать под трибунал всех предателей, одним из которых, похоже, являюсь я. Гитлер говорит, что я умышленно задерживаю армии, получившие приказ освободить Берлин.

Глава тринадцатая

Мы выходим из увитой плющом уютной виллы Кейтеля на яркий, но прохладный солнечный свет. После нескольких часов напряженного вглядывания в темноту и от недосыпа глаза у меня слезятся. Неприятные ощущения усиливаются, когда я всматриваюсь в белое утреннее небо, проверяя, нет ли поблизости бомбардировщиков.

Я осматриваю «бюкер». Он пригоден к полету, но после атаки «мустанга» в фюзеляже в хвостовой части осталось несколько безобразных дыр. Мы взлетаем с крокетной лужайки миллионера, делаем круг над ухоженными землями поместья и замком, словно сошедшим с открытки, и берем курс на Любек.

Теперь нужно потихоньку да полегоньку. Мы будем лететь низко над землей, пользоваться каждым доступным укрытием и должны достичь территории, занятой армией Дёница, через два часа без малого.

Не знаю, откуда у меня такая уверенность, ко я точно знаю, что нам дотуда не добраться.

Последние несколько недель Любек жестоко бомбили. Доблестные английские военно-воздушные силы вели войну с гражданским населением, с беженцами и с памятниками средневековой архитектуры.

При слове «Любек» мне всегда вспоминается Петер, хотя в последнее время я в любом случае постоянно думаю о брате. Я чувствую, что он жив. Его подводную лодку торпедировали трижды. Наверное, этого достаточно; наверное, теперь они оставят его в покое.

В Любеке я провела с Петером один день – еще в другой жизни, до начала войны. Там стоял его корабль. У меня было несколько дней отпуска, и я поехала туда повидаться с ним.

Мне нравился Любек: извилистые улочки, старые здания и свежий морской ветер. Мы с Петером бродили по городу, жуя имбирные пряники. Завидев очередного флотского офицера, Петер всякий раз прятал свой пряник в карман.

Он не был доволен жизнью. Подавленность сквозила в каждом слове брата. В военно-морском флоте, с его жесткой политической заорганизованностью, Петер не пришелся к месту. Военно-морской флот все еще заглаживал свое прошлое, искупал вину за матросов-большевиков, обративших свое оружие против правительства в 1918 году. И страдал от сознания своей униженности, от сознания необходимости проявить себя перед армией, вышестоящим видом вооруженных сил, олицетворяющим честь нации и все такое прочее.

Военно-морскому офицеру надлежало быть энергичнее самых энергичных, выносливее самых выносливых. Петер же был просто милым мальчиком.

Я знала это давно. Все поголовно знали, какого рода военно-морским флотом руководит адмирал Редер. Безусловно, Петер ничего не знал или не понимал, чем это для него обернется, когда поступал туда; и никто не предупредил его. Я никогда толком не понимала, почему брат пошел служить на флот: он не разговаривал со мной на эту тему. Наверное, чувствовал, что должен принять это решение абсолютно самостоятельно.

Когда мы гуляли по Любеку, Петер сказал:

– Я, наверно, подам заявление на подводную лодку.

В то время факт наличия у нас подводных лодок еще держался в строжайшем секрете. По Версальскому договору нам, помимо всего прочего, запрещалось строить подлодки.

– Да? – сказала я. – А зачем?

– Это страшно заманчиво. На прошлой неделе перед нами выступал командующий подводным флотом Дёниц. Он полон энтузиазма… – Петер с горящими глазами вгрызся в свой пряник. – Это нечто новое, понимаешь. Все это. Лодки новые, тактика ведения боя еще разрабатывается, и за этим будущее. Наступательная война на море. Это совсем не то, что торчать на поверхности воды, представляя собой отличную мишень и зная, что у тебя столько же шансов пойти ко дну, сколько потопить другой корабль.

– Да, я понимаю. Но, Петер, ты помнишь, как у тебя однажды случился приступ клаустрофобии в железнодорожном туннеле?

Глубоко уязвленный, брат взглянул на меня, насупив свои красивые черные брови (цветом волос он пошел в мать).

– Извини, – быстро сказала я. – Я просто хотела помочь.

– Что-то непохоже. – Он прошел еще несколько шагов, а потом яростно сказал: – Ну почему ты не такая, как сестры других парней?

Я замедлила шаг.

– Я никогда не была такой, Петер. Ты малость запоздал с вопросом.

– Ты… ты живешь совершенно ненормальной жизнью, – сказал он. – Я понимаю, ты занимаешься важной работой и все такое прочее, но все равно… я не могу объяснить это в кают-компании.

– Какая жалость. Почему бы тебе просто не отречься от меня? По крайней мере, ты сможешь начать с нуля, когда перейдешь в подводники, и никто не узнает, чей ты брат.

Он весь передернулся, задетый моим презрительным тоном.

– Тебе-то хорошо, – сказал он. – Похоже, ты уже давно решила не обращать внимания на мнение окружающих. Ты просто шла напролом и делала то, что хотела.

– Ты действительно полагаешь, что мне было легко?

– Нет, я так не думаю. Я хочу сказать, что тебя ничего не волнует. Похоже, ты никогда не понимала, что тебе… надо выполнять свой долг.

– При чем здесь долг?

– При всем. Ты никогда не делала того, что от тебя требовалось. Ты всегда считала, что не обязана подчиняться правилам. Тебе все сходило с рук только потому, что ты девушка. Девушкам гораздо легче добиться своего. И это не пошло тебе на пользу. Ты стала законченной эгоисткой.

– Ты бы предпочел, чтобы я заботилась только о чувствах окружающих и пожертвовала собой ради спокойствия других?

– По крайней мере ты стала бы хорошей женой.

– И сестрой, вероятно.

– Да! – выкрикнул он.

– Мне жаль, что я не оправдала твоих надежд. А ты когда-нибудь задавался вопросом, каково мне иметь такого брата? Я бы хотела своего брата уважать!