Толстяк еще ни разу не видел «грифона», даже чертежей. Войдя в ангар в сопровождении взволнованных администраторов, служащих и инженеров, он резко остановился у самой двери, переводя негодующий взгляд с одного крыла на другое.
– У него должно быть четыре двигателя! – прогремел он.
– Их четыре, герр рейхсмаршал, четыре! – бросился объяснять Хейнкель, вызванный из своего кабинета паническим телефонным звонком. – Просто они спарены.
– Что это значит, черт возьми? Два мотора приводят в движение один пропеллер?
– Да, герр рейхсмаршал, именно так.
– Чертовски глупая идея. Неудивительно, что он перегревается. Как вы добираетесь до двигателей?
– Прошу прощения?
– Как вы их осматриваете? Как меняете свечи зажигания? Боже правый, приятель, этим самолетом предстоит пользоваться!
Тут все присутствующие, знакомые с конструкцией «грифона», побледнели, поскольку на самом деле для того, чтобы вынуть свечу зажигания, требовалось снять весь двигатель. И это была не единственная проблема. Соединительные стержни лопались и пробивали дыры в картере. Для того чтобы спарить моторы, их пришлось перевернуть, а потому топливо капало из карбюраторов на раскаленные трубопроводы. Все это объясняло легкую возгораемость «грифона». А поскольку все детали конструкции были приткнуты буквально впритирку друг к другу, поставить там огнестойкие перегородки не представлялось возможным.
– Зачем вам потребовалось спаривать двигатели? – проревел Толстяк своим мертвенно бледным подчиненным, когда вытянул из них ужасную правду.
Хейнкель принялся отвечать, оперируя цифрами и формулами. Толстяк перебил его:
– Попросту говоря, в этом случае уменьшается нагрузка на крыло. Но зачем вам понадобилось уменьшать нагрузку на крыло?
– Но, герр рейхсмаршал, – удивился Хейнкель, – когда бомбардировщик войдет в пике…
– Когда он что?
– Войдет в пике, герр рейхсмаршал.
– Кто сказал, что он должен пикировать? Мне был нужен обычный четырехмоторный бомбардировщик. Вы хотите сказать, что затеяли всю эту белиберду со спаренными двигателями только для того, чтобы он бомбил с пикирования?!
Побагровев от гнева, Толстяк обвел медленным взглядом присутствующих, а потом снова уставился на величественный и совершенно бесполезный самолет.
Наши с Дитером отношения оставались ровными и теплыми. Конечно, в данных обстоятельствах они и не могли быть другими. Я с облегчением обнаружила, что никакой натянутости в наших отношениях нет. В то же время я понимала, что мы с ним очень мало общаемся. Если бы мы общались больше, думала я, все было бы иначе.
Однажды вечером, через несколько недель после моего приезда в Регенсбург, он пригласил меня выпить с ним пива в местном трактирчике.
– Ну, что ты думаешь о нашем «комете»? – спросил он, когда мы уселись на деревянную скамью у камина.
– Дьяволовы сани, – задумчиво пробормотала я. «Комет» имел множество прозвищ среди пилотов, большая часть которых имела то или иное отношение к дьяволу.
– Мне не нравится, когда его так называют, – серьезно сказал Дитер. – Да, этот самолет не прощает ошибок. Но, по-моему, давать ему такие прозвища безответственно.
– Безответственно?
– Вредно для морального духа.
Я напомнила себе, что у Дитера всегда было плохо с чувством юмора.
– От того, как ты называешь вещи, зависит очень многое, – сказал он, очевидно заметив выражение неуместной веселости на моем лице. – Моральный дух имеет первостепенное значение в работе над подобными проектами. – Он немного помолчал. – Но, с другой стороны, возможно, тебе этого не понять.
– Что ты хочешь сказать?
– Женщины мыслят иначе, чем мужчины.
– Похоже, самолеты не замечают разницы.
Дитер отглотнул из кружки.
– Ну ладно, – наконец сказал он. – Ты хороший пилот, никто никогда с этим не спорил. Но у женщин действительно другой склад ума, и, откровенно говоря, я считаю, что тебя не стоило привлекать к этому проекту.
Тут я поняла, что ссора неизбежна.
– Почему же, интересно знать? – осведомилась я.
– Этот самолет не для женщин.
– Какой вздор! Что значит «не для женщин»? Я умею его пилотировать! Какое значение имеет все остальное?
Я поняла, что попала в точку: я действительно умела пилотировать «комет», вот в чем вся беда.
– Дитер, – сказала я, – я терплю подобные штучки с тех самых пор, как начала летать, и мне это уже порядком надоело.
– Не понимаю, чего еще ты ожидала, – сухо сказал он.
– От тебя я ожидала понимания! – «Но с какой стати?» – подумала я.
Похоже, Дитер тоже так думал.
– С какой стати? – спросил он. Его гнев прорвался наружу. – Все твое поведение, все твои мысли противоречат национал-социалистической идее о предназначении женщины.
– Да неужели?
Насмехаться над ним не стоило: он не переносил насмешливого тона.
– Ты никого и ничего не уважаешь! – проорал он.
В зале воцарилась тишина, и я почувствовала взгляды присутствующих. Он тоже почувствовал, покраснел и овладел собой.
– Если бы я уважала все, что обязана уважать женщина, я бы сейчас сидела дома, крошила картофельный салат и строчила на машинке шторы для затемнения.
– Возможно, так было бы лучше, – сказал он. – Все эти попытки прессы выставить тебя героиней сбивают с толку женщин Рейха, которые начинают воображать, что они должны пилотировать самолеты, водить грузовики и работать на заводах вместо того, чтобы заниматься домашним хозяйством, оказывать моральную поддержку мужьям и заботиться о детях.
– В стране не хватает рабочей силы, поскольку все мужчины ушли на фронт. Если бы женщины не работали на заводах, все заводы закрылись бы.
– Это неправда, – сказал Дитер. – Это ложь, которую распространяют антиобщественные элементы. Сейчас работает гораздо больше женщин, чем необходимо, а это крайне вредно для страны. И я виню во всем…
Я решила, что он собирается обвинить во всем меня, и рассмеялась.
– Твое легкомысленное отношение к политическим проблемам воистину прискорбно, – сказал он.
Он пил свое пиво и какое-то время молчал. Я тоже молчала. Потом он снова заговорил о моральном духе. Похоже, он считал, что присутствие женщины в команде испытателей «комета» подрывает моральный дух. Я поинтересовалась, каким образом.
– Твое присутствие смущает мужчин, – сказал Дитер. – Оно… деморализует.
– И что, моральный дух действительно ослаб со времени моего приезда?
– Атмосфера изменилась. Стала мягче, что ли. Что-то пропало, жесткость в отношениях. И это меня тревожит.