— Сигналом к атаке будет красная ракета с моей самоходки. После этого производим по пять выстрелов по артиллерийским позициям немцев и на максимальных скоростях, зигзагами, переходим в наступление.
И комбат все-таки бросил батальон в атаку! Я вынужден был тоже наступать, поддержать пехоту. Дал красную ракету. Загрохотали выстрелы из всех орудий батареи, и самоходки понеслись в атаку. Обгоняя цепи наступающего батальона, мы видели, что все поле усеяно трупами: в первые же минуты боя пехота стала нести страшные потери, в открытом поле ее буквально косили взрывы, осколки снарядов, пулеметные очереди. Вглядываясь в затененную опушку противостоящего леса, я понимал, какую опасность представляют затаившиеся в ней жерла вражеских орудий. Не меньшую опасность являл и противник справа, так как наш правый фланг оставался открытым. Просигналил флажками Ревуцкому: «уступом вправо», и его взвод немного приотстал, прикрыв фланг батареи. Самоходки летели на максимальных скоростях, рыская по полю, лишая вражеских наводчиков возможности прицельной стрельбы! Наверное, уже в сотый раз за время войны мне пришлось идти в атаку зигзагами, без стрельбы, и все как-то обходилось, хотя всегда машина получала много рикошетных ударов. Но на этот раз поле было чистое — без единого деревца, кустика! А до кромки леса еще так далеко! Казалось, эти два километра растягивались, как резина, — никто не знал, дойдет ли его самоходка до вражеских пушек или сгорит на подходе! Больше всего я боялся, чтобы хоть одна машина остановилась, превратившись в неподвижную мишень: остановка хотя бы на секунды — это погибель экипажу! Поворачивая командирскую панораму, я видел, как решительно, не отставая от нашей, мчатся на врага все боевые машины! У нас мотор стонал и ревел! Повинуясь воле механика, самоходка неслась к лесу! Никаких команд Якову я не давал, чтобы не отвлекать, не сорвать темп атаки! То на одной, то на другой самоходке появлялись языки пламени от рикошетных разрывов, но они мчались, не сбавляя скорости! Несколько раз тряхнуло и наш экипаж от скользящих ударов по корпусу, что было опасно — из-за большой скорости машина имела наименьшее сцепление с грунтом. Атака наша была чисто психическая, рассчитанная на то, что у вражеских артиллеристов сдадут нервы при виде надвигающейся с бешеной скоростью русской брони, — другого варианта одолеть врага в данной обстановке у нас не было! Пехотинцы все дальше и дальше отставали от самоходок, так как из-за сильного минометного и пулеметного огня продвигаться могли только короткими перебежками. От противника нас отделяло уже метров четыреста! Как видно, это и был рубеж — кто кого?!! Когда до края леса, откуда сверкали огненные языки выстрелов, осталось метров триста, разрывы вдруг сделались реже, а при двухстах — и вовсе прекратились! Но мы, не сбавляя скорости, продолжали нестись на сближение с пушками, полагая, что разбежались, возможно, не все расчеты.
— Сергей-первый! По убегающим артиллеристам, из пулемета! Огонь! — скомандовал Мозалевскому, уже державшему пулемет наготове.
Самоходки с ходу подавили пушки и пошли в сторону конных повозок, на которых немцы подвозили снаряды. Успел предупредить, чтобы коней не губили, и сразу же подал сигнал «делай, как я!» Быстро развернувшись, мы устремились к месту боя взвода Ревуцкого, там, судя по взрывам, наши экипажи сражались с вражескими танками. Застали мы тяжелую картину: горела самоходка Ревуцкого, метрах в ста от нее дымилась «пантера». Еще две «пантеры» наседали на самоходку Ветошкина, экипаж которого стрелял через панораму, так как телескопический прицел был выведен из строя.
— Батарея! По головной «пантере», огонь! — скомандовал всем экипажам.
Прогремел залп. Ближайший к нам вражеский танк потерял башню! Второй поспешно отступил и успел скрыться за гребнем высоты.
Самоходка Ревуцкого уже пылала ярким огнем, в башне рвались снаряды и гранаты. Экипаж, водитель Ваня Пятаев, заряжающий Леша Бессонов и сам командир стояли невдалеке, все смотрели в сторону трагического костра, словно ожидая чего-то, не в силах примириться с происходящим, Ваня и Алексей без стеснения плакали навзрыд. Я подошел к Паше. Подбежали и остальные экипажи батареи. С трудом сдерживая себя, Павел показал рукой на горящую машину, и мы поняли, что погибли, сгорели заживо наводчик Федя Беляшкин и командир взвода автоматчиков Иван Журов, он находился в самоходке вместе с экипажем. Молча мы сняли шлемы.
Позднее работники штаба полка напишут извещение родным: «29 июля 1944 года ваш сын гвардии младший лейтенант Иван Никифорович Журов погиб смертью храбрых в бою с фашистами в одном километре севернее с. Выгляндувка Седлецкого уезда Варшавского воеводства». И отправят похоронку матери Ивана Ульяне Федоровне в город Харьков. Убитая горем мать Вани не поверит извещению и будет ждать сына до последнего своего часа.
Такое же извещение было написано и на старшего сержанта Федора Александровича Беляшкина, отправили похоронку в село Каверино Горьковской области его брату Петру, так как у бедного Федора и родителей-то не было, они с братом воспитывались в детдоме.
А тогда мы постояли в молчании, я сказал Павлику, чтобы шел с экипажем в тыл.
Остальные экипажи батареи, состоящей теперь из четырех самоходок, вернулись к лесу. Как раз подошли и пехотинцы, осталась их, в лучшем случае, половина. Развернули самоходки фронтом на север и продолжили наступление.
Двинулись мы в глубину леса, мимо пароконных повозок, запряженных мощными битюгами-тяжеловозами, теперь привязанными к деревьям возле штабелей ящиков со снарядами. Вскоре немцы открыли по нашим боевым порядкам массированный артиллерийско-минометный огонь. Взрывами тяжелых снарядов и мин на башни самоходок валило целые деревья, своими кронами они закрывали приборы стрельбы и наблюдения, отчего в башне становилось темно, как ночью, пока самоходка в движении не сбрасывала с себя стволы и ветки. Но вновь взрывались снаряды, эхом грома разверзая минутную тишину лесного массива, и вновь с треском обрушивались на самоходку деревья, грохоча по броне, погружая экипаж в затемнение. В эти моменты я с состраданием думал о стрелках и автоматчиках, которые шли за самоходками, но не были ничем прикрыты от страшного «бурелома», от осколков снарядов и мин.
Лишь часть пехотинцев экипажи, по возможности, посадили в башни своих машин.
Наконец мы вышли из зоны сплошного огня и завалов, оказавшись на северной кромке леса, обращенной в сторону города Седльце, и картина перед нами предстала ошеломляющая! Всего в километре расположилась, упрятавшись в роще, большая группировка вражеских танков! Стояли они в предбоевых порядках, наполовину прикрывая собой город с его фабричными корпусами и дымящимися трубами. На наших глазах около двадцати танков отделились от группировки и пошли в направлении леса, не подозревая о присутствии в нем нашей батареи.
— Всем стоять! Огонь открывать после выстрела моей самоходки! — открытым текстом отдал команду экипажам.