Август 1944 — февраль 1945
Из Выгляндувки раненых эвакуировали подальше в тыл, и вскоре мы опять оказались в импровизированном госпитале, на сей раз в каком-то панском поместье. Тут тоже использовались под лазареты постройки всех видов, но спали мы уже не на соломе, а на железных кроватях. Вокруг был большой сад, кто мог, ели яблоки, груши, вишню, черешню, а мне оставалось только наблюдать и по-доброму завидовать. Еще в Выгляндувке, когда мы уже сидели в санитарной машине, нам принесли завтрак, состоявший из каши и чая с сухарями, я, конечно, отказался, так как есть не мог, и до сих пор терпеливо переносил голодание.
Моим соседом по палате оказался замкомполка по артиллерии подполковник Петр Савельевич Пригожин, раненный в горло. Встреча была неожиданной и приятной, вот только оба мы с трудом могли разговаривать.
Поток раненых все нарастал. Не стало хватать не только помещений, но и медперсонала, поэтому санитарками работали молодые польки, которые плоховато понимали по-русски, иногда возникали курьезы.
— Соня, принеси, пожалуйста, пить, — попросил сестру Петр Савельевич.
— Зараз!
Ходила, ходила Соня и принесла утку. Мы слегка улыбнулись, но так, чтобы не обидеть зардевшуюся от смущения девушку. А когда ей показали рукой ко рту, она поняла и принесла воды.
Здесь, в этом промежуточном лазарете, опять сделали попытку, более успешную, меня накормить, и контузия начала отходить. С ранением было хуже.
Потом был Гомель, где меня стали кормить бульоном через рожок, и силы начали постепенно восстанавливаться. После Гомеля была Москва, эвакогоспиталь № 4641 на улице Усачева.
Ранение у меня было тяжелое, но еще тяжелее были последствия контузии. Лечащим врачом была Мария Семеновна. Она мне как-то сделала замечание, что у меня температура прыгает, намекая, что я с градусником мухлюю, чтобы подольше на фронт не ехать. Оскорбился я сильно, говорю:
— Мария Семеновна, вы меня извините, но я не из трусливого десятка! Может, вы по себе судите?!
— Вы меня оскорбляете! Мы вас выпишем!
— Вот и отлично! Завтра ставьте мне зубы и завтра выписывайте!
Вставили мне назавтра зубы и в тот же день выписали. Всем после тяжелого ранения давали месяц отпуска, мне не дали. А так бы хотелось своих повидать, я, конечно, домой бы поехал.
После госпиталя, в начале октября 1944 года, я был направлен на 3-й Белорусский фронт в 1435-й САП РГК — самоходный артиллерийский полк резерва Главного командования. До места назначения пришлось добираться на перекладных, сначала поездами: подолгу ехать на подножках, держась за поручни, мест не было не только в вагонах, но и в тамбурах; от Каунаса до штаба фронта, затем в полк добирался попутными машинами. Запомнился щит с плакатом на одной из фронтовых дорог:
ПЕХОТЕ — ЦАРИЦЕ ПОЛЕЙ — СЛАВА!
СТАЛИНСКИМ СОКОЛАМ — СЛАВА!
АРТИЛЛЕРИИ — БОГУ ВОЙНЫ — СЛАВА!
ДОБЛЕСТНЫМ ТАНКИСТАМ — СЛАВА!
ЗА АВАРИЮ — ПОД СУД!
Полк располагался в лесу в районе Вилковишкиса, приводил себя в боеготовность после тяжелых боев. Личный состав размещался в землянках, а кто не успел оборудоваться, жили в палатках, укрываясь от холодного осеннего дождя. Весь район расположения был хорошо замаскирован от воздушного и наземного наблюдения.
О своем прибытии доложил командиру полка, он размещался в штабном автобусе. Полковнику Хачеву было под сорок, стройный, выше среднего роста, с начавшей седеть головой, выглядел весьма интеллигентно. Родом он был из Москвы, но армейская служба много лет мотала его по стране. Полковник подробно рассказал о полке и назначил меня командиром 3-й батареи самоходок СУ-85. В батарее было только три самоходки, а всего в полку — тринадцать вместо положенных двадцати.
В штабной землянке я представился начальнику штаба майору Красногирю и его заместителю майору Лебедеву, а также ПНШ по кадрам капитану Тарасу Романовичу Ракше. Тарас Романович был очень скромным офицером, хотя имел высшее образование. Забегая вперед, скажу, что в 1984 году мы с женой летали к нему в Днепропетровск на 70-летний юбилей. Ракша был славен по всей Украине своими творениями, это был очень талантливый художник многогранной направленности — и портретист, и маринист, и баталист, пейзажист, писал он и красивые натюрморты. Но в Союзе художников Украины не состоял. Когда я спросил его почему, он ответил:
— А на что он мне нужен, этот союз?! Да еще за обмывание, как вступаешь, платить две тысячи! Пусть мазилы в него вступают, а мне незачем!
Из штаба пошел знакомиться с батарейцами. Командирами взводов были москвич Толя Новиков и саратовец Федор Климов. После боев у них осталось по одной самоходке. В моем экипаже механиком-водителем был старшина Александр Мамаев, наводчиком — старший сержант Закий Гитьятуллин, заряжающим — Павел Серегин, того же звания.
Быстро перезнакомился и с офицерами полка. 1-й батареей командовал капитан Мариев, 2-й — капитан Николаев, 4-й — старший лейтенант, как и я, Миша Гринь. Комбатам 1-й и 2-й батарей было под тридцать.
У ремонтников и самоходчиков кипела работа, ремонтники заваривали полученные в последнем бою трещины и пробоины, экипажи приводили в порядок вооружение, приборы, связь, регулировали приводы управления. Как мне рассказали, выкраивали время и для тренировок при орудиях. Я тоже сразу включился в работу.
В лесу в районе Вилковишкиса мы простояли около трех недель, до 20 октября.
На рассвете 20 октября наш полк вместе с частями 28-й армии перешел в наступление. Приказ был: с ходу овладеть крупным литовским населенным пунктом Эндкунен и продолжить наступление на приграничный с Германией город Кибартай. Заслушав приказ, все заволновались — еще бы, вскоре мы перейдем границу Восточной Пруссии!
Затемно раздалась канонада нашей артиллерии. Началась артподготовка. За огневым валом двинулись в атаку танки, самоходки и пехота. Меня беспокоила мысль о «фаустпатронах». Предупредил экипажи бдительно просматривать кусты, любые заграждения, где мог затаиться фаустник, а сам думал, как бы быстрее разжиться у немцев пулеметами МГ-42, я уже привык к ним, всегда пользовался на других фронтах: ими хорошо прочесывать местность и уничтожать пехоту и фаустников.