— Это будет подвиг, — одобрила я, глядя на подругу совсем другими глазами.
— Что мне делать? — плакала на том конце трубки Нина Аркадьевна.
— Сейчас же хватай дядю и приезжайте ко мне, — вдохновленная предложением Нелли заявила я, — будем лечить твое сердце. У меня есть хороший друг, он кардиолог с именем. Вам нельзя сидеть у постели Антона и убивать себя. Его уже не спасти.
Тетушка пришла в ужас от моего заявления.
— Соня, как ты можешь, — еще горше заплакала она, — у него же никого нет. Я не брошу мальчика одного, даже если умру рядом.
— Пусть рядом умирает Нелли, — закричала я, — она моложе, а вам уже хватит горя.
Нина Аркадьевна перестала плакать и изумилась.
— Нелли? — переспросила она. — Ты думаешь, она способна на такое сочувствие?
— Еще как способна, — заверила я. — Она здесь рядом и сама мне это предложила.
Нелли догадалась, что речь идет о ней, и энергично закивала головой.
— Скажи ей, что я сегодня же выезжаю в Питер и во всем помогу, — шепнула она. Я послушно повторила:
— Она сегодня же выезжает в Питер и во всем поможет.
Тетушка, вероятно растроганная хорошим отношением к ее племяннику, тут же решила закопать топор войны.
— Пусть Нелли, когда приедет, обязательно остановится у нас, — наказала она.
Я передала ее просьбу Нелли, и та сдержанно улыбнулась.
«Пускай помирятся, — подумала я, — сколько можно враждовать. Мы же родственники».
— Вот теперь можете смело отправляться ко мне, — сказала я тетушке.
— Нет, нет, — возразила она. — За помощь, конечно, спасибо. От помощи, Сонечка, я не отказываюсь, но Антона не брошу.
— А как же твое сердце?
— Как-нибудь буду скрипеть, а там что бог даст. Все в его воле.
Разговор с тетушкой закончился на совершенно родственной ноте. Мы нежно расцеловались, я раз десять на прощание повторила, что она должна беречь себя, и раз двадцать мы пожелали друг другу всего хорошего. В общем, меры у нас нет ни в чем: то и видеться не можем, а то разлепиться никак не хотим.
— Не знаю, как она все это переживет, — сказала я, вешая трубку. — Ехать ко мне наотрез отказалась. Упрямая, жуть.
— Ничего, я ее как-нибудь уговорю, — успокоила меня Нелли. — Третьи похороны подряд — это слишком. Возраст уже не тот.
Я заметила, что такое количество похорон опасно в любом возрасте, после чего мы начали обсуждать предстоящую поездку в Питер. Нелли прямо от меня позвонила в свой «Гиппократ» и сообщила, что ее муж при смерти. Ей мгновенно дали отпуск за свой счет. Осталось решить вопрос с Санькой.
— Саньку беру на себя, — заявила я, чем не вызвала восторга Нелли.
— А ты с ним справишься? — скептически поинтересовалась она.
— А что там справляться? Покормить и спать положить? Это и дурак сможет.
— Ну, ну, — загадочно покачала головой Нелли. — Давай, попробуй.
— Готова попробовать немедленно, — запальчиво воскликнула я.
Чтобы не тратить времени даром, мы отправились к Вере, ее соседке, за Санькой, после чего Нелли надавала мне миллион воспитательных напутствий и, прыгнув в свой «жигуленок», помчалась в Питер. Санька секунд десять удивленно смотрел ей вслед, а потом грохнулся оземь и душераздирающе завопил.
— Тащи его к нам, — крикнула Вера, с балкона наблюдавшая наше расставание.
Я попыталась взять Саньку под мышки, но он лягнул меня в живот и завопил с утроенным энтузиазмом. При этом он пускал слюни и яростно бил по асфальту ногами, руками и даже головой.
Не могу передать ужас, охвативший меня при этом зрелище. А я-то считала всю жизнь, что у меня крепкие нервы. Какие же тогда нервы у Нелли?
— Что делать? — крикнула я Вере.
— Дай по заднице и тащи ко мне, — бодро посоветовала она.
Легко сказать «дай по заднице». Я примерилась и поняла, что сделать это абсолютно невозможно, потому что Санька лежал именно на том месте, по которому я должна его шлепнуть. Я беспомощно сообщила об этом Вере.
— Подними его! — энергично посоветовала она. Я попробовала подойти к Саньке второй раз, но и вторая попытка оказалась неудачной. На этот раз паршивец лягнул меня в грудь. От боли я разозлилась и схватила его за шкирку.
— Правильно! — ободряюще закричала Вера. — Так его, так и тащи скорей ко мне.
— Ой, бойно! — взвизгнул Санька. Я испуганно его отпустила.
— Ну что же ты? — осудила меня Вера. — Ээх! — в отчаянии махнула она рукой. — Надо было сразу по заднице и тащить в подъезд.
— Не могу, ему больно, — едва не плача сказала я, потирая ушибленную грудь.
Санька лежал на асфальте и наслаждался моей беспомощностью. Готова биться об заклад, он уже забыл, от чего сыр-бор загорелся, но был полон решимости отстаивать свою правду до конца.
— Сейчас спущусь, — многообещающе пригрозила Вера и скрылась с балкона.
Санька в пылу истерики не обратил на ее слова никакого внимания, но едва она, грозная, появилась в дверях подъезда, он тут же умолк, поднялся с асфальта и вцепился в мою ладонь, как в мать родную.
— Пойдем скоее оссюда, — заговорщическим шепотом сказал он мне, словно это не я только что была его злейшим врагом.
Я подмигнула Вере, мол, все хорошо, и пошла на поводу у Саньки. Он тащил меня подальше от дома. Когда Вера скрылась из вида, он остановился и сердито потребовал:
— Купи моеженова.
Я готова была буквально на все, лишь бы он не вопил и не брыкался.
— Купи много, — подсказал он, когда я подошла к прилавку.
— Тогда не хватит денег на такси, — схитрила я.
— Ладно, — согласился Санька.
Я даже не подозревала, какой это сложный процесс: кормить ребенка мороженым в такси. Все были в этом злосчастном продукте: и я, и Санька, и сиденья, и даже таксист.
Последний ругался на чем свет стоит до тех пор, пока я не пообещала денежную компенсацию в приличном размере. После этого он стал любезно сюсюкать с Санькой и сюсюкал до тех пор, пока я не заявила, что он испортит мне ребенка. Как будто это еще возможно. Но таксист об этом не знал и половину пути ехал молча. Зато Санька показал себя во всей красе. Он как минимум раз двадцать пытался выскочить из машины и остаться там, где ему «очень надо».