— Что случилось? Почему так долго? — сердилась она. — Учти, я звоню по межгороду и плачу за каждую минуту.
О чем это она? Платит за каждую минуту? Да одна бабушкина ваза, разбитая ее сыном, стоит целое состояние, а она о каких-то минутах.
— Я только что уложила ребенка спать, а ты своими дурацкими звонками чуть его не разбудила, — разозлилась я. — А долго, потому что Санька разбил телефон в прихожей и пришлось перейти в гостиную.
Нелли пришла в ужас.
— Разбил телефон? — прокричала она. — Кошмар! Надеюсь, ты ему задала?
— Я бы его расцеловала, если бы он ограничился одним телефоном. Но он не ограничился, присовокупив к телефону бабушкину вазу, старинные напольные часы, японское фарфоровое панно и кучу мелких безделушек типа саксонских статуэток восемнадцатого века и коллекции хрустальной скульптуры начала нашего века. Но самое главное, он безжалостно раздербанил новый веник. Теперь мне придется идти к Старой деве и просить веник у нее, чтобы вымести весь этот мусор, в который Санька превратил мои коллекции.
Нелли на том конце провода задохнулась от горя.
Предстоящая смерть отца Саньки, видимо, казалась ей гораздо меньшим убытком.
— Какой ужас! — завопила она. — Неужели он все это так быстро расколошматил?
— Да, твой сын не любит сидеть без дела. Очень подвижный ребенок.
— И коллекцию хрустальной скульптуры?
— Всю до хрусталика.
— С ума сойти! И саксонские статуэтки?
— Все как одну.
— Нет, это невероятно! Вот паршивец! И ты еще не убила его?
— Зачем, пусть живет. Нелли кипела от негодования.
— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — возмутилась она.
— Один день с твоим Санькой, и философия буддизма понятна, как ясный день. Все суета и тлен. Настоящую ценность представляет лишь покой. И вообще, теперь трудно сказать, кому осталось жить больше: мне или отцу Саньки. Я читаю «Отче наш».
— Соня, держись, я проехала половину пути, но если хочешь — вернусь обратно.
— Нет, уже не надо, — героически отвергла я ее порыв. — Моя квартира после нашествия Саньки уже достигла предела беспорядка. Больше ей ничего не страшно, потому что хан Батый был вершиной созидания в сравнении с твоим сыном. А Золотая Орда по своей разрушительной силе рядом с Санькиными проделками просто смех.
Видимо, в моих словах было столько безысходности, что Нелли окончательно испугалась за мою квартиру и решила весь гнев обратить на меня, поскольку на Саньку обращать его бесполезно.
— Почему ты позволила ему так себя вести? — возмутилась она.
— Потому что получила карнизом по голове и поняла, что пассивное сопротивление — единственно приемлемая форма нападения на твоего Саньку. Я не переношу крик вообще и его крик в частности.
— И он сразу же это понял?
— Естественно.
— Глупая, теперь ты у него в руках. Разве можно признаваться в своих слабостях мужчинам?
— Разве Санька — мужчина?
— А кто же еще? Когда имеешь дело с этими существами, нельзя расслабляться ни на минуту, в каком бы возрасте они ни были.
Я вынуждена была признать, что мысль не глупа, хоть и исходит она от Нелли.
— И что теперь? — с вызовом спросила Нелли.
— Теперь он спит, а я с ужасом жду, когда проснется, — падая духом, призналась я. — Должна сказать, после удара карнизом по спине мне стало понятно, что такое радикулит, хотя до этого я думала, что болезнь эта из сферы народных преданий.
— Ой, как мне тебя жалко, — посочувствовала Нелли. — Соня, не вздумай сдаваться, это позор: пасовать перед каким-то молокососом, хоть он и мой сын. Если не слушается, тресни по заднице и поставь в угол. Чего ты боишься?
— Я же сказала: его крика. Он вопит, как резаный.
— Пусть кричит, а ты закрой его одного в комнате и уходи по своим делам. Он тут же кричать перестанет. А потом пригрози не дать вкусного и не пустить на улицу. Сразу станет как шелковый.
Я удивилась простоте этих советов. Мне не верилось, что такими слабыми мерами можно достичь столь фантастических результатов.
— Не дать вкусного и не пустить гулять? Только-то? — с сомнением переспросила я.
— Да, этого вполне хватит, — заверила Нелли. — Станет как шелковый.
— Ты полагаешь, больше не надо ничего?
— Абсолютно. Попробуй, увидишь сама. Я запросто с ним справляюсь.
— А я, признаться, пробовала прибегать к сложным психологическим экзерсисам, — призналась я.
— И что?
— Не помогло. Он просто меня не слушал и вопил. Ох, даже вспомнить страшно.
— Вот именно, а следовало хорошенько его отлупить.
— Но это же непедагогично. Я читала, что это очень вредно для детской психики.
— Для детской психики гораздо вредней чувствовать, что взрослые беспомощны и глупы, — авторитетно заверила Нелли. — К тому же мальчики уважают только силу. Лупи, не жалей. Ну ладно, я поехала. Звоню из кафе на трассе. Приеду в Питер — сообщу. Удачи тебе на педагогическом поприще.
Вооруженная советами Нелли, я ждала окончания тихого часа уже с нетерпением.
«Ну, пусть только проснется, — злорадно думала я, — ох, я ему покажу!»
Звонок Нелли вернул меня к жизни. Причем жить захотелось настолько, что уже раздражала разгромленная квартира. Захотелось чистоты и порядка.
Я порхала по комнатам и с громким пением возвращала свою квартиру в прежнее состояние. Приятно чувствовать, как все меняется под руками, обретает чистоту и порядок. Именно в такие минуты, наверное, каждая женщина чувствует себя богиней.
Вдруг из спальни раздался громкий плач. Это Санька известил мир о своем пробуждении. Я устремилась на плач, распахнула дверь и охнула. Санька сидел на одеяле с вытянутыми вперед руками и ревел, сквозь слезы повторяя: «Мама!» Веник лежал рядом.
Я бросилась к Саньке. Он сквозь слезы и со сна толком не разобрал, что я не его мама, и зарылся в моей груди, жалобно всхлипывая.
Боже, какое это счастье, должна вам сказать, чувствовать себя до такой степени нужной и любимой. Я таяла от удовольствия и одновременно страдала от одиночества. Но больше все же таяла. От Саньки исходил прелестный детский запах, веяло сладким чистым теплом и беззащитностью. А Нелли предлагает его лупить. Разве это возможно?