Потому она так противилась, отвечая на его «Да! Да! Да!» своими «Нет! Нет! Нет!». Он услышал то, что должен был услышать, — Екатерина любила.
Она действительно влюбилась, первая любовь пришла к уже взрослой женщине, а потому была особенно сильной. Всю не растраченную на мужа нежность и страсть, которые казались Петру вовсе не нужными, Екатерина готова отдать возлюбленному. Ее душа настрадалась, она так долго ждала этого чувства, так долго томилась этим ожиданием… Теперь сдерживало только опасение действительно предать мужа, хотя и нелюбимого.
Осень стояла прекрасная — сухая, бодрая, так и манившая вскочить в седло, скакать, скакать либо, наоборот, тихонько залечь с ружьем, поджидая, пока в небо поднимется спугнутая собаками стая уток…
Осень в России, если только не слишком слякотна, обязательно сезон охоты. Упустить эти чудные месяцы никак нельзя. Чоглоковы пригласили веселую компанию охотиться на острова, где у них был не очень большой, но уютный дом:
— На Крестовском острове полным-полно зайцев.
И хотя после издевательств мужа над бедными шавками Екатерина охоту с собаками не слишком любила, возможность провести хоть денек вне стен надоевшего уже Летнего дворца пришлась по душе. Салтыков, конечно, отправился тоже.
Петр был так возбужден, что не видел и не слышал, казалось, ничего. Он беспрестанно дергал собак, пока егерь не заметил, что великий князь расстроит всю охоту. Князь на некоторое время угомонился, но почти сразу принялся спорить о чем-то с егерями. Ни слушать, ни даже видеть его Екатерине не хотелось, чем больше она влюблялась в Салтыкова, тем неприятней становился супруг. Противней был только вездесущий Чоглоков. Мария Симоновна вынуждена оставаться дома, зато муж норовил выполнять обязанности надзирателей за двоих, причем именно в отношении Екатерины.
Но на сей раз он оказался вместе с великим князем; заметив это, Екатерина чуть отстала, якобы замешкавшись с посадкой в седло. Конечно, это заметил Салтыков.
Княгиня ехала через лес шагом на лай собак и крики егерей. Вместо зайца гончие погнали лису, вся свора, визжа, бросилась вслед за первым псом. Но Екатерину это мало волновало, ей хорошо дышалось вдали от всех, листья еще не начали облетать, но уже основательно пожелтели, вокруг было так красиво, что даже думать об охоте, муже, чей чуть визгливый голос доносился издалека, об императрице и Петербурге не хотелось. Наоборот, хотелось раскинуть руки и полететь в небо. Она любила и была любима… чего же лучше? А муж… пусть себе возится с собаками и гоняет по плацу солдат.
Вдруг сзади раздался голос, от которого Екатерина вздрогнула, словно от удара:
— Ваше Высочество…
Как она хотела и боялась одновременно этой встречи! Нет, им нельзя, никак нельзя видеться наедине! Екатерина прекрасно понимала, чем это могло закончиться. Ей бы хлестнуть лошадь, умчаться к остальным, но темные глаза Салтыкова звали… они всегда звали в неведомые дали… и Екатерина осталась. Голова кружилась от всего: от пряного лесного воздуха, от по-петербургски синего неба, от присутствия рядом Салтыкова, от счастья…
Князь отнюдь не был так невнимателен, он заметил отсутствие жены и камергера. Вечером Петр рассмеялся, кивнув в сторону Екатерины и камергера:
— Сергей Салтыков и моя жена обманывают Чоглокова, дурачат его…
Они переступили черту, которую так боялась переступить Екатерина.
Теперь, познав совсем другую любовь, познав объятья любимого мужчины, она с трудом терпела присутствие в своей постели мужа, а тот, как на грех, вдруг стал внимателен и активен.
Немного погодя:
— Мария Симоновна, я беременна!
В глазах ужас.
— Так чего вы испугались?
— Я не знаю от кого…
Чоглокова решительна:
— От мужа, и только от мужа! Выбросьте из головы что-то другое.
— Передайте Сергею, что мы не должны встречаться, чтобы это не вызвало никаких подозрений.
Чоглоковой хотелось сказать, что теперь уже поздно, но она лишь кивнула.
На сей раз Екатерине было запрещено все, кроме степенных прогулок под ручку с Чоглоковой, никакой езды верхом, тем более как она предпочитала раньше — по-мужски. Ребенка надо выносить и родить! Хорошо бы сына. Хорошо бы здорового. А еще умного, красивого, только не в отца… Екатерина, услышав такие речи государыни, переданные Чоглоковой, чуть не хихикнула: а если отец Салтыков?
Это подозрение — что отец Павла Салтыков, а не Петр — будет висеть не только над Екатериной, но и над потомками Романовых долго, даже тогда, когда с годами отчетливо проявится сходство Павла Петровича именно с Петром, а уж характер повторится почти точно. И изуродуют нрав мальчика в Петербурге не меньше, чем изуродовали самому Петру в Киле, хотя несколько иначе.
Через много лет император Александр поручит разобраться в этом щекотливом вопросе. Услышав, что есть основания считать отцом Салтыкова, посмеется: «Слава Богу, мы русские!» — но немного погодя ему доложат, что это не так, и император снова рассмеется: «Слава Богу, мы законные!» Но эта шутка станет возможна через много лет, а тогда Екатерина всерьез опасалась, что сын родится от Сергея Салтыкова.
Удивительно, но этого совсем не опасалась императрица. Ни она, ни приставленная для наблюдений Чоглокова никоим образом не препятствовали преступной, по сути, влюбленности княгини. Даже Тодорский вопросов не задавал и на исповеди строг не был.
Екатерине бы задуматься почему, но она сначала сгорала в костре любви, а потом страдала от опасений снова не доносить.
На сей раз обошлось. Но последовало нечто такое, от чего Екатерина просто пришла в отчаянье.
Началось с того, что, словно получив желаемое, Салтыков стал куда менее влюблен. Екатерина не понимала, что происходит. Конечно, она тоже страшно боялась разоблачения, боялась, что их связь выползет наружу, но не до такой же степени! Почему Сергей вдруг так отдалился, почему поспешно ретировался? Неужели его любви только и хватило до первых сложностей? Чего же тогда стоит такая любовь?
Чоглокова тоже страдала, потому что муж после связи с Кошелевой своих замашек не оставил, пока жена вынашивала ребенка, он крутил амуры с другими.
В печи потрескивали дрова, за окном завывала вьюга. В креслах, кутаясь в большие шали, сидели две несчастные женщины…
— Вот теперь мы обе брошенные…
Конечно, Чоглокова права, их бросили — одну муж, на которого Екатерина и смотреть не могла, вторую любовник. Чоглоков просто гулял, Салтыков поспешил уехать в деревню подальше от двора и своей возлюбленной. Настроение у обеих было собачье, как позже написала в дневнике Екатерина.
Вот тебе и первая любовь. Салтыков словно сорвал цветок, чтобы вдохнуть его свежий, чувственный аромат, и выбросил за ненадобностью. Но Екатерине вянуть вовсе не хотелось!