Матвей и Донат оба первый раз были за границей, но воспринимали все по-разному. Матвею довольно быстро наскучило то, что обычно поражает воображение человека, прожившего жизнь в большом провинциальном русском городе. Ему казалось, что здесь, в этих благополучных странах, ничего не происходит, люди не живут, а механически и отстраненно от всего перемещаются во времени и пространстве, не зная сердечных волнений, не ценя и не понимая жизни. Оттого и музыку они воспринимают совершенно иначе. В глубине души со свойственным русскому человеку и ни на чем не основанном чувстве внутреннего превосходства он презирал этих прекраснозубых, заботящихся лишь о здоровье и кошельке людей, и находил свой народ и самого себя душевно гораздо более глубоким, отзывчивым и чутким.

Донатом же владели иные чувства. Все восхищало и манило его к себе: огоньки витрин, уличные кафе, разноязыкий говор, запахи и цвета.

Когда его угрюмый напарник после рабочего дня покупал подешевке в больших универмагах пиво и пил по шесть банок кряду, Донат уходил в город и до изнеможения бродил по улицам и бульварам. Он был очень горяч, но еще юн и девственен, и красивые кварталы, где сидели за окнами проститутки, и уютные магазины за темными занавесками, где лежали на столах и полках глянцевые журналы с обнаженными женщинами – все это невероятно будоражило его. В отличие от родного города, где номера эротических журналов были тщательно упакованы, здесь они продавались на каждом углу, и даже если у не было денег, можно было хоть целый час стоять и листать их. Эта доступность влекла и мучила его, он не мог с собой ничего поделать, ненавидел себя, но ходил в розовые и красные кварталы, и ему казалось, что и эти женщины, и продавцы в магазинах его запомнили, узнают и презирают. Он страдал от униженности, и забывал о ней лишь тогда, когда играл, ибо музыка утишала и успокаивала его страсти.

Менялись города и страны, провинции и земли, и все они казались на одно лицо – с той же готической архитектурой, площадями, ратушами и булыжными мостовыми. Но вот истекли три месяца и надо было думать о том, чтобы двигаться в сторону границы. На перекладных выходило дешевле, и в самом конце они очутились в Лейпциге – последнем городе их пребывания в Европе, которая так осталась для одного несбыточной и дразнящей блудницей, глядящей с обложки глянцевого журнала, а для другого – куклой с холодной и пустой душой.

II

К концу дня, когда они уже собирались уходить, рядом притормозила роскошная машина, и из нее вышел немец в сером пальто и пышными чуть тронутой сединой усами. Он улыбнулся им, но глаза у него остались печальными. Они заиграли веселее, он слушал их очень внимательно и как будто думал о своем. Потом кинул в футляр горсть монет и сделал знак рукой. Музыканты тотчас же умолкли, и старший уступил место младшему, потому что тот гораздо лучше умел понимать и объясняться на европейских наречиях.

– Он зовет нас сегодня придти и поиграть на дне рождения его жены.

– Сколько играть и сколько он заплатит?

– По сто марок каждому за час работы.

– Идет.

Немец улыбнулся печальными глазами, объяснил, где живет и сел в машину. Они еще немного поиграли, потом зашли в «едушку», перекусили и выпили пива и в восьмом часу отправились разыскивать нужный адрес.

Вечером жизнь в городе замирала рано. Улицы были темными, после объединения Германии повсюду ремонтировали дома, и казалось, что они идут не по городу, а по огромной строительной площадке. Только здесь в отличие от России здания снаружи были покрыты громадными полотнищами, чтобы пыль и строительный мусор не загрязняли улицы. Такое же полотнище висело и на нужном им доме, разделяя его на две половины, ту – где ремонт уже начался – и ту, где еще не начинался.

По добротной лестнице, уставленной цветами в горшках, музыканты поднялись на четвертый этаж и оказались в большой квартире. Они полагали, что будет много гостей, но кроме знакомого мужчины и невысокой белокурой и очень красивой женщины в темно-синем платье не было никого.

Женщина растерянно переводила взгляд с двух озябших и деловито распаковывающих инструмент русских на улыбающегося мужа.

– Кто это?

– Это мой тебе подарок, Беата. Бременские музыканты из России.

– Зачем ты их привел? Я хочу, чтобы мы были вдвоем и больше никого.

На красивом лице появилась досада.

– Кажется, она не слишком довольна, – вполголоса заметил Донат.

– Это не наше дело. Поменьше обращай на них внимание.

– Вы знаете мелодии, которые играл оркестр Поля Мориа? – спросил хозяин. – Они были здесь очень популярны во времена ГДР.

– Маленькое ретро. О’кей, – старший кивнул.

– Вы не будете возражать, если я включу магнитофон?

Матвей и Донат слегка растерялись. После промозглой улицы, ветра равнодушных прохожих – все казалось необычным и обманчивым, как в сказке.

– Если надо, я могу дополнительно заплатить.

– Эрик!

– Ладно, начали.

Они заиграли Леграна, потом «Историю любви», какие-то еще мелодии – одна перетекала в другую, они импровизировали и играли по обыкновению хорошо, быть может даже лучше обычного, потому что тут пальцы не зябли. Потом мужчина пригласил женщину танцевать. Он бережно ее обнял, а она склонила голову ему на плечо, мягко горели свечи, и стояла в углу веселая елка с нарядными розовыми и желтыми огоньками и все это оставляло ощущение неестественной и немного фальшивой красоты. Они играли сентиментальные, щемящие мелодии, и старший вдруг подумал о своей жене и двух маленьких дочках, оставшихся в холодном, безвластном городе, где страшно после семи выйти на улицу, о том, что его там ждут, тоскуют, надеются на то, что он привезет денег. Но денег удалось скопить совсем мало – даже звонить домой чаще чем раз в две недели он себе не позволял.

Он снова почувствовал в душе поднимавшееся презрение к этому благополучному и сытому миру, к этой трогательной любви и вниманию, на которые ему не хватило бы фантазии, потому что и он, и жена были заняты не тем, чтобы жить, но тем, чтобы выжить. И ему стало невыносимо обидно за нее, уже столько лет разделяющую жизнь с непризнанным полупрофессиональным музыкантом, стыдно перед дочерями. Он подумал, что через несколько лет они захотят красиво одеваться, а он к тому времени будет никому не нужен.

Матвей резко оборвал мелодию.

– Все, мы свой час отыграли. Пойдем!

Мужчина протянул каждому по конверту. В его глазах чувствовалась искренняя благодарность, но раздражение не позволяло в эту благодарность поверить.

Он что-то сказал вполголоса жене – та неопределенно кивнула.

– Мы с Беатой просим вас остаться и поужинать.

На удивление себе Матвей не стал возражать.

Сперва они стеснялись друг друга и не знали, о чем и на каком языке говорить, и просто ели, тем более что за три месяца от домашней снеди отвыкли и теперь не могли остановиться, но Донат вдруг почувствовал странную вещь. Это был настойчивый и пугавший его взгляд женщины. Он чувствовал этот взгляд и раньше, но во время игры был так увлечен, что не обращал на него внимания – теперь же ему сделалось неловко. От сытости и тяжести в животе напала сонливость, он боролся со сном, но и проваливаясь, в полудреме ощущал присутствие женских глаз.