Хороший человек был Славик-математик, главное, порядочный, только кто по молодости на это смотрит? Порядочный-то порядочный, и аспирант, и с квартирой, но такая зануда, и жил как зануда, и к Ленке относился как зануда, и как зануда уговаривал ее уже почти год выйти за него замуж. Но представить тогда, что Славик станет ее мужем, – боженька, спаси и сохрани! А Славик был терпелив, он встречался с Ленкой раз в неделю, как по заведенному расписанию, водил ее на концерты классической музыки, где она по большей части скучала, чинно провожал домой и сносил все ее причуды. Причуд у нее было хоть отбавляй, она могла опоздать на час, не прийти вовсе, или в тот момент, когда задумчивый Славик поджидал ее с отсутствующим видом у консерватории, пройти мимо под ручку с каким-нибудь приятелем. Ей ничего не стоило в последний момент закапризничать, потребовать, чтобы вместо Гарри Гродберга шли смотреть в третий раз «Аббу» или «Тутси», прислать вместо себя какую-нибудь подружку, поручив той липнуть к Славику. Проделывала это Ленка с одной-единственной целью, чтобы Славик от нее отстал. Заявить об этом прямо она не решалась, стоило ей представить оскорбленное лицо математика, как понимала, что легче слушать его утомительные рассуждения о Шопене. К тому же встречались раз в неделю, это не так часто, особенно если учесть, что можно иногда и пропустить. Господи, да что он в ней нашел, на кой черт она ему сдалась со всеми своими выкрутасами и капризами, взбалмошная, дерзкая? Считал, что подходит ему как жена, любил? Ну и любовь же тогда у этих математиков! Я бы на его месте… А вернее всего просто развлекался, отдыхал от формул и жирных кривых линий, как отдыхал за преферансом. Наука, преферанс, она. Только на поверку все сложнее вышло. Вот и сидела она теперь в такси, пока оно крутило по мосту на Ленинский и дальше, мимо казенных домов, неестественно задравшего руки Гагарина, мимо леса к россыпи огней, а освистанные ветром пространства Тропарева – не чета родной Плющихе.
Вылезла из такси и пошла к подъезду. А если его еще дома нет? Пусть только не будет, пусть только попробует счастье свое проспать, дурак. Пусть только не будет, запоздало взмолилась у двери.
Но Славик был. Отворил ей дверь, стоял, одетый в китайский мужской халат, задумчивый, как всегда.
– Поди оденься, – приказала Ленка, – что ты, баба, что ли, в халате ходить?
– Ленка…
– Значит, так, – говорила она, яростно затягиваясь сигаретой. – Ты будешь спать в этой комнате, а я в той. И чтобы без глупостей мне, понял? А то уйду. Чайник поставь, – крикнула она уже из ванной. Ее немножко знобило, и она сделала себе горячую-прегорячую воду, сколько было сил терпеть.
А потом долго ворочалась на генеральском ложе и чувствовала, что уснуть все равно не может. Все это время она пыталась не думать, в какое дурацкое положение себя поставила, приперевшись к Славику. Но теперь мысли о том, какая она идиотка, не давали ей покоя. Сейчас, сейчас, он только заснет, и уйду. Но потом услышала, как Славик встал, дверь скрипнула, он подошел к ложу, откинул одеяло и молча лег рядом с ней. Хотела вскочить, но не смогла. «Ну и пусть, – мелькнуло в голове, – главное – не быть никому обязанной». Только ничего, кроме разочарования, в эту первую свою ночь она не испытала.
А дальше все было, как в тумане, теперь не вспомнишь. Жила у Славика и думать ни о чем не думала. Ходила, как заводная, в институт, шаталась по улицам, потом приходила в Тропарево и только твердила: замуж не выйду, ни за что, пусть так, пусть, как шлюха, как назвали, за крышу над головой, что же делать, если больше нечем платить. Главное – не задаром, чтоб только ни у кого не одалживаться. Со Славиком почти не разговаривали, но он, похоже, уже тогда относился к этой ситуации иначе и, пока она воображала себя падшей женщиной, поручил ей домашнее хозяйство, и Ленка почувствовала, что начинает уступать и входить во вкус своего нового положения. Мало-помалу привыкла к Славику, заботилась о нем, освоилась, передвинула кое-где мебель, сменила на кухне занавески и стала подумывать, что бы еще прикупить. И очень естественно, сама не подозревая, как это случилось, перешла в состояние замужней женщины. Остальное свершилось вовсе не заметно: как-то раз нагрянули генералы, Славик представил им Ленку, она их очаровала, ибо чего-чего, а умения очаровывать у Ленки было хоть отбавляй. И решили играть свадьбу. Сговорились с ее родителями, те пришли знакомиться, отец разговаривал с генералом о войне, мать держалась с большим достоинством и была по отношению к Ленке так предупредительна, будто Ленка ей не дочь родная, а воспитанница. А может, и не так все было, тот вечер – это уж точно провал в памяти. Потом, когда они ушли, она не плакала, а тупо сидела у окна и старалась припомнить отцовское оскорбление, но вместо злости появился какой-то неприятный привкус, который долго еще не пропадал.
Свадьбу праздновали в генеральской квартире по высшему разряду, с родственниками с обеих сторон, дружками, подружками, ухлопали кучу денег, и из обрывочных разговоров Ленка узнала, что генералы предлагали оплатить все сами, но отец отказался и внес половину. Ленка тогда не могла понять, откуда взял, но беспокойство усилилось. Все было изысканно и чопорно, и Ленка, не спавшая ночь, чтобы не помялась сделанная накануне прическа, жалобно думала, что похожа на Дюймовочку, выходящую замуж за крота. От всей свадьбы ей больше всего запомнился генеральский тост. Генерал поднес молодым хрустальную вазу, наполненную трюфелями, и с легким поклоном сказал:
– Пусть в вашей жизни будет такая же смесь горечи и сладости, как в этих конфетах.
Ленка ждала, что скажет отец, но тот лишь слабо улыбнулся, беззащитно, открыто, как в лодке на речке Еломе, и проговорил:
– Будь счастлива, доченька.
И всем гостям стало чуть неловко, что сказал так коротко и просто и обратился к одной невесте. Она потянулась к нему, но в этот момент все завопили: «Горько!» – стали считать, кричать, и у Ленки закружило голову от шампанского и Славикина одеколона.
Казачка Галя – позвала ее Ленка на свою беду свидетельницей – наклонилась и зычно прогудела:
– Ты чтой-то не радая, подруга? Смотри – не нравится жених, сама уведу.
И пошла петь. Хорошо пела подруга Галя: и весело, и озорно, и грустно. Ох, Ленка, что ж ты натворила? Не будет у тебя больше ни развеселой компании, ни кафе-мороженого на улице Горького, ни общаги, да и не этого жаль, а жаль чего-то другого: то ли ночного вокзала, где уходили далекие поезда в Лабытнанги, то ли тростны, что гудела по берегам озера Воже, то ли чего-то еще не сбывшегося. В свадебное путешествие поехали в Таллинн. Генерал сделал гостиницу с видом на старый город, но Ленка хандрила, была мрачна и менее всего походила на счастливую молодую жену. Неуютно ей было со Славиком, и хотелось бежать куда глаза глядят, очутиться одной на любой глухой станции, среди старух с палками и узелками, а не в шикарном номере, зеркалами отражавшем ее бледное чистое лицо.
Через три дня пришла телеграмма из дома: отец скончался. Совпадение его смерти и ее свадьбы ошеломило настолько, что долго она еще ходила сама не своя и пыталась что-то вспомнить, но вспоминать было уже поздно: в длинном приземистом здании за окружной дорогой, куда привез их военный автобус, гроб с телом поставили на стол, по очереди подходили, прощались. Потом вышла женщина в костюме, нажала на кнопку, и гроб опустился вниз. Ленке стало жутко от этого неестественного падения, как-то безысходно, как будто и впрямь так безнадежно и обреченно оканчивается человеческая жизнь и ничегошеньки от нее не остается. Мать держалась сухо и строго, не рыдала, делала все, что требовалось. После поминок Ленка хотела остаться у нее, но мать велела ей уйти. И сколько после этого ни пыталась Ленка с ней заговорить, та отвечала коротко, односложно и дочь к себе не подпускала.