— Враги есть даже в самом сердце нашего двора, — прошептал Генрих. — И это, возможно, те, кто стелет нам постель, подает пищу или пробует еду, заверяя нас, что есть ее безопасно. Тайные враги, возможно, ездят вместе с нами на прогулки, играют с нами в карты, танцуют, держа тебя за руку или обнимая за талию, учтиво прощаются с нами перед сном. Кого-то из них мы считаем своими родственниками и называем «дорогими». Нет, я просто не знаю, кому здесь можно доверять!
Я не стала говорить, что уж я-то ему верна; он, безусловно, не обрел бы в этих словах ни капли утешения, считая враждебными и весь Дом Йорков, и все мое окружение. Ему, возможно, даже само мое имя казалось вражеским. Простыми словами перебороть эту ненависть было невозможно.
— Я уверена, что вокруг тебя всегда найдутся люди, которым ты полностью можешь доверять, — попыталась я успокоить его и тут же старательно их ему перечислила, словно исполняя магический гимн, способный разогнать тьму. — Это твоя мать, твой дядя Джаспер, граф Оксфорд, твой отчим Стэнли и его родня, Куртенэ, мой сводный брат Томас Грей. Все эти люди стояли с тобой плечом к плечу во время битвы при Стоуке и, не сомневаюсь, снова поднимутся на твою защиту.
Генрих с сомнением покачал головой:
— Не думаю. Во-первых, далеко не все они сражались рядом со мной при Стоуке. Кое-кто отыскал хороший предлог, чтобы находиться как можно дальше от меня. Кое-кто обещал подойти со своим войском, но все затягивал свое прибытие и в итоге вовремя так и не прибыл. А многие, клянясь мне в любви и преданности, и вовсе преспокойно отказались участвовать в сражении — одни притворились больными, другие сказали, что не могут оставить дом и хозяйство. Кое-кто из моих так называемых друзей даже участвовал в битве — только на стороне моего противника и потом смиренно просил у меня за это прощения. Да и в любом случае большая часть тех, кто вместе со мной был при Стоуке, уже пойдут вместе со мной воевать с этим мальчишкой, явившимся сюда под знаменем Белой розы, ибо именно его они считают истинным принцем Йоркским и наследником престола.
Генрих отошел от меня к столу, на котором были аккуратно разложены полученные им письма, тайные шифры и печати. Он никогда больше не писал обычных писем, он все их шифровал. Он избегал писать даже самые простые записки; даже несколько слов, написанных его рукой, всегда были тайным образом зашифрованы. Казалось, этот письменный стол принадлежит не королю Англии, а королю шпионажа.
— Я не стану больше тебя задерживать, — сухо сказал он мне, — но надеюсь, что ты немедленно сообщишь мне, если кто-то скажет тебе о нем хоть слово. Я хочу знать все — даже мельчайшие слухи. И я на тебя рассчитываю.
Я хотела сказать, что, разумеется, тут же все ему выложу, да и как я могу поступить иначе, ведь я его жена, мать его наследников, моих любимых сыновей и дочерей. Нет никого на свете, кого я любила бы нежнее своих детей. Как он может сомневаться, что я сразу же не приду к нему, если что-то узнаю? Но, заметив, какими мрачными глазами он на меня смотрит, я поняла: он не просит меня о помощи, он мне угрожает! Он не просит о поддержке, он грозно предупреждает меня о том, что будет, если я обману его ожидания. Он мне не доверяет и, самое главное, хочет, чтобы я это поняла.
— Я — твоя жена, — тихо сказала я. — В день нашей свадьбы я дала клятву любить тебя и быть тебе верной супругой. Господь милостив, и с тех пор мне удалось по-настоящему тебя полюбить. Мне казалось, что и ты меня полюбил. Казалось, что оба мы очень рады тому, что на нас снизошла любовь. Могу лишь повторить: я по-прежнему рада этой любви, я по-прежнему твоя жена, и я по-прежнему люблю тебя, Генри.
— Да, но до этого ты была его сестрой! — только и сказал он в ответ.
И снова Генрих переправил свой двор в Кенилуорт, самый безопасный замок Англии, находящийся в центре страны; оттуда он со своей армией мог двинуться в любую сторону, к любому побережью, а сам замок легко превращался в неприступную крепость, если ситуация складывалась невыгодно или же в случае осады его противником. На этот раз никто и не думал притворяться, что мы переехали в Кенилуорт для того, чтобы беззаботно и весело провести здесь лето; всех обуял страх перед очередным претендентом, всех терзали сомнения, отчего это нынешний король второй раз за восемь лет переживает столь масштабное вторжение, а многие были втайне убеждены, что новый претендент, собирающий силы против Генриха Тюдора, окажется более удачливым правителем.
Мрачный Джаспер Тюдор то и дело отправлялся то в западные графства, то в Уэльс и обнаружил там целую сеть местных заговорщиков, которые готовились объединить свои силы и приветствовать вторжение самозванца. Мало кто из жителей запада стоял за Тюдора; почти все они смотрели в ту сторону, откуда должны были прибыть корабли «принца Ричарда». Генрих и сам осуществил ряд расследований, выезжая то в одно место, то в другое и охотясь за распространителями слухов; он также пытался определить, кто стоит за непрекращающимся потоком вооруженных людей и денег, прибывающих из Фландрии. Повсюду от Йоркшира до Оксфордшира в восточных и центральных графствах люди, специально назначенные Генрихом, вели судебные дела, надеясь отыскать корни зреющего восстания. И все же каждый день приходили сведения об очередной предательской группировке, о тайных собраниях, о том, что где-то под покровом темноты собирается войско.
Генрих закрыл порты. Без разрешения не мог ни войти, ни выйти ни один корабль; Генрих опасался, что любое судно может быть послано в поддержку «этого мальчишки»; даже купцам приходилось обращаться за специальным разрешением, без него они не могли ни отправить, ни принять ни один груз. Даже обычная торговля оказалась под подозрением. Генрих запретил кому бы то ни было без разрешения удаляться от побережья в глубь страны. Людям разрешалось только ездить в ближайший город на ярмарку и обратно. Запрещено было также собирать войска и тем более передвигаться вместе с ними. Не разрешалось проводить собрания или любые шумные увеселения публики: никаких соревнований в скорости стрижки овец или в рукопашной борьбе, никаких пирушек. Людям практически запрещено было покидать пределы своего прихода. Они также ни под каким видом не должны были устраивать сборищ — Генрих опасался, что собравшаяся толпа может взяться за оружие или же на пирушке кто-то встанет со стаканом вина и произнесет тост в честь принца Йоркского, ибо для народа двор родителей этого принца всегда был олицетворением веселья.
Моя свекровь как-то совсем полиняла от снедавшего ее страха. Она постоянно шептала молитвы, перебирая четки, и губы ее были столь же бледны, как крахмальный апостольник, на фоне которого ее лицо полностью терялось. Она все свое время проводила со мной, и ее королевские покои, самые лучшие покои дворца, целый день стояли пустыми. Миледи приводила с собой и своих фрейлин, и ближайших членов своей семьи — это были те немногочисленные люди, которым она могла доверять; она приносила с собой свои книги и бумаги и с утра до вечера сидела в моих комнатах, словно искала там тепла, или утешения, или хоть какого-то спасения от опасности.