— Я понимаю, это трудно переварить.
Что, бутерброд?
На десерт мы едим мандарины. Мне достаются крупные кусочки, а маме — помельче, потому что она предпочитает мелкие.
— Я тебя не обманываю, — говорит Ма, когда я выпиваю сок. — Я не могла рассказать тебе об этом раньше, потому что ты был слишком маленьким, чтобы все понять. Так что получается, что я тебя обманывала. Но теперь тебе уже пять, и я думаю, что ты все поймешь.
Я мотаю головой.
— То, что я делаю теперь, противоположно вранью. Я рассказываю тебе правду.
Мы долго спим. Когда я просыпаюсь, Ма уже не спит и глядит на меня. Ее лицо совсем рядом, дюймах в двух от меня. Я продвигаюсь вниз, чтобы пососать левую грудь.
— Почему ты так не любишь нашу комнату? — спрашиваю я ее.
Она садится и тянет вниз футболку.
— Я еще не закончил.
— Нет, закончил, — говорит Ма. — Раз ты заговорил, значит, напился.
Я тоже сажусь.
— Почему тебе не нравится жить в этой комнате со мной?
Ма крепко прижимает меня к себе.
— Мне всегда нравится быть с тобой.
— Но ты же сказала, что она крошечная и вонючая.
— Эх, Джек. — Минуту она молчит. — Мне хотелось бы жить снаружи. Вместе с тобой.
— А мне нравится жить с тобой здесь.
— Ну хорошо.
— Как же он ее сделал?
Ма знает, кого я имею в виду. Я думаю, что она мне не расскажет, но она говорит:
— Сначала это был просто сарай в саду. Обычные двенадцать на двенадцать футов, сталь, покрытая винилом. Но он сделал звуконепроницаемое окно на крыше, проложил толстый слой утеплителя по стенам изнутри и обложил все свинцовым листом, потому что свинец не пропускает звук. Да, и еще сделал прочную дверь с кодовым замком. Он любит похвастать, как удачно все получилось.
Время течет очень медленно. Мы читаем все наши книги с картинками в морозном сиянии. Окно сегодня немного другое — на нем появилось темное пятно, похожее на глаз.
— Посмотри, Ма.
Она смотрит вверх и улыбается:
— Это лист.
— Откуда он взялся?
— Должно быть, его сорвал с ветки ветер и принес сюда.
— С настоящего дерева, растущего снаружи?
— Да. Видишь? Вот тебе и доказательство. За этими стенами — весь мир.
— Давай поиграем в гороховый стебель. Поставим мой стул на стол. — Ма помогает мне сделать это. — Затем мусорное ведро на стул. Теперь я заберусь.
— Смотри не упади.
— А ты теперь залезь на стол и держи ведро, чтобы я не упал.
— Гм… — мычит Ма.
Я вижу, что она собирается отказать мне.
— Ну, давай попробуем, пожалуйста, прошу тебя. — Все получается замечательно, я не падаю. Стоя на мусорном ведре, я могу дотронуться до пробковых краев крыши, там, где они наклонены к окну. На стекле я заметил что-то, чего раньше не видел. — Смотри — здесь медовые соты, — говорю я Ма, гладя стекло.
— Это — поликарбонатные ячейки, из-за них окно разбить нельзя, — отвечает она. — До того как ты родился, я часто стояла на столе, глядя в окно.
— Лист весь черный, и в нем дырки.
— Да, я думаю, это мертвый лист, оставшийся с прошлой зимы.
Я вижу что-то голубое за окном — это небо, с чем-то белым на нем. Ма говорит, что это облака. Я гляжу сквозь соты, все гляжу и гляжу, но ничего, кроме неба, не вижу. Никаких летающих кораблей, поездов, лошадей, девочек или небоскребов в нем нет.
Спустившись с ведра и со стула, я отвожу мамину руку, которая хочет мне помочь.
— Джек…
Я сам спрыгиваю на пол.
— Врунишка, врунишка, горелые штанишки, снаружи ничего нет! — Ма начинает мне что-то объяснять, но я затыкаю уши пальцами и кричу: — Бла-бла-бла.
Потом я играю с джипом. Мне хочется плакать, но я держусь. Ма роется в кладовке, гремя банками, и мне кажется, она там что-то считает. Она считает, сколько у нас осталось продуктов.
Я ужасно замерз, мои ноги в носках совсем онемели. Во время ужина я все время спрашиваю, можно ли доесть остатки хлопьев, и Ма в конце концов говорит «да». Я просыпаю немного хлопьев мимо тарелки, потому что совсем не чувствую своих пальцев.
Наступает темнота, но Ма помнит наизусть все стихотворения из «Большой книги детских стихов». Я прошу ее прочитать «Апельсины и лимоны». Моя любимая строка в них: «„Не знаю я, не просите“, — ответил колокол Сити»; поскольку этот колокол гудит басом, словно лев. И еще строка о сечке, которая собирается отрубить тебе голову.
— А что такое сечка?
— Большой нож, наверное.
— Нет, я думаю, что это вертолет, винт которого крутится так быстро, что срубает людям головы.
— Ну ты даешь!
Спать нам не хочется, но в темноте заняться нечем. Мы сидим на кровати и сочиняем стихотворные строки.
— Наш друг Хотка любит щекотку.
— Наши друзья во дворе снова начнут на заре.
— Хороший стих, — говорю я Ма. — Наша знакомая Пегги победила всех прочих в беге.
— Наша подружка Илейн может ходить в бассейн.
— Наш друг закадычный Эрни живет у себя на ферме.
— Не в рифму.
— Хорошо, — говорю я. — Наш друг дядюшка Пол однажды упал под стол.
— А знаешь, он действительно как-то раз упал — только с мотоцикла.
А я уж и забыл, что у меня есть настоящий дядя.
— А почему он упал с мотоцикла?
— Случайно. Его отвезли на «скорой помощи» в больницу, и врачи его вылечили.
— А они его резали?
— Нет, нет, они просто наложили ему на руку гипс, чтобы она не болела.
Значит, больницы и мотоциклы существуют на самом деле. Я думаю, у меня разорвется голова ото всех этих новых вещей, в существование которых я должен поверить.
В комнате совсем темно, только там, где окно, чуть-чуть светлее. Ма говорит, что в городе всегда есть свет — от уличных фонарей и лампочек на домах.
— А где этот город?
— Вон там, за стеной, — говорит она, показывая на стену, у которой стоит кровать.
— Я смотрел в окно, но никакого города там не увидел.
— Да, и из-за этого ты на меня сердишься.
— Я на тебя не сержусь.
Она целует меня в ответ.
— Наше окно глядит прямо в небо, а большая часть вещей, о которых я тебе рассказала, находится на земле. Для того чтобы их увидеть, надо иметь боковое окно.