На обед у нас суп с говядиной, но я просто сосу крекеры.
— Чего ты теперь боишься? — спрашивает Ма.
— Больницы. Вдруг я все перепутаю?
— Тебе нужно будет сказать им, что твоя мама живет взаперти, а запер ее тот человек, который тебя привез.
— Но слова…
— Что «слова»? — Маждет.
— Вдруг они вообще не произнесутся?
Она кладет голову на руки.
— Я все время забываю, что ты ни с кем, кроме меня, никогда не разговаривал.
Я жду. Ма медленно и с шумом выдыхает из себя воздух.
— Знаешь, что я тебе скажу. Я напишу записку, в которой все объясню, и ты ее спрячешь.
— Хорошо-о.
— И ты отдашь ее первому же человеку, которого увидишь в больнице. Только не больному, а тому, кто будет в белом халате.
— А что этот человек с ней сделает?
— Прочитает, конечно.
— Неужели в телевизоре умеют читать?
Ма смотрит на меня с удивлением:
— Запомни, эти люди самые настоящие, как и мы с тобой.
Я до сих пор в это не верю, но ничего не говорю. Ма на куске линованной бумаги пишет записку. Она описывает нашу судьбу и комнату и заканчивает словами: «Пожалуйста, помогите нам к. м. с.», что означает «как можно скорее». Вначале стоят два слова, которых я до сих пор ни разу не видел. Ма говорит, что это ее имя и фамилия. Их имеют все люди из телевизора. Так снаружи называли ее все, кто ее знал, только я зову ее Ма.
У меня болит живот, мне не нравится, что у нее есть имена, которых я не знаю.
— А у меня есть другие имена?
— Нет, ты всегда Джек. Ой, нет, я забыла — ты ведь носишь мою фамилию. — И она показывает на свое второе имя.
— Зачем?
— Ну, чтобы показать, что ты отличаешься от всех других Джеков в мире.
— Каких других Джеков? Из сказок?
— Нет, от настоящих мальчиков, — отвечает Ма. — Снаружи живут миллионы людей, и имен на всех не хватает, поэтому многие носят одинаковые имена.
Я не хочу, чтобы мое имя носил кто-нибудь еще. Живот у меня болит все сильнее. У меня нет кармана, поэтому я засовываю мамину записку в трусы, и она царапает мне кожу.
За окном постепенно темнеет. Мне хочется, чтобы день не кончался и ночь вообще не наступала. Сейчас 8:41, и я в постели, тренируюсь лежать совершенно неподвижно. Ма наполняет горячей водой полиэтиленовый пакет и крепко завязывает его, чтобы вода не пролилась. Она засовывает его в другой пакет и тоже завязывает его.
— Ой! — Я пытаюсь отодвинуться.
— Это твой лоб? — Она снова кладет пакет мне на лицо. — Он должен быть горячим, иначе ничего не получится.
— Но мне больно.
Она прикладывает пакет к своему лицу.
— Потерпи еще минутку.
Я закрываю лоб кулаками.
— Ты должен быть храбрым, как принц Джекер-Джек, а то наш план сорвется. Может, мне сказать Старому Нику, что тебе стало лучше?
— Нет.
— Я уверена, что Джек — Победитель великанов положил бы горячий пакет себе на лицо, если бы это было нужно. Ну, давай же еще немного.
— Дай я сам. — Я устраиваю пакет на подушке, а потом укладываюсь на него лицом. Временами я поднимаю голову, чтобы передохнуть, а Ма щупает мой лоб или щеки и говорит:
— Горячо, — но потом снова заставляет лечь на пакет.
Я тихонько плачу, но не из-за того, что мне жарко, а потому, что скоро придет Старый Ник, если он, конечно, сегодня придет, я не хочу, чтобы он приходил, мне кажется, что я по-настоящему заболею. Я прислушиваюсь, не раздастся ли бип-бип. Я надеюсь, что он не придет, я не болый, а самый настоящий трус. Я бегу в туалет и какаю, а Ма размешивает мои какашки. Я хочу смыть их, но она говорит «нет», комната должна провонять насквозь, как будто у меня вчера был понос.
Когда я возвращаюсь в кровать, она целует меня сзади в шею и говорит:
— У тебя отлично получается, а то, что ты плачешь, — это даже лучше.
— Почему?
— Потому что ты действительно кажешься совсем больным. Давай что-нибудь сделаем с твоими волосами… Надо было подумать об этом заранее. — Она наливает немного зеленой жидкости для мытья посуды себе на руки и втирает мне в волосы. — Теперь они кажутся жирными от пота. Но только пахнут они слишком хорошо, надо, чтобы от тебя плохо пахло.
Она убегает, чтобы посмотреть на часы.
— У нас осталось совсем мало времени, — говорит Ма и вся трясется. — Какая же я дура, от тебя должно сильно вонять, ты ведь… Держись.
Она наклоняется над кроватью, издает какой-то странный кашляющий звук и закрывает руками рот. Этот звук повторяется снова и снова. Потом из ее рта падает какая-то масса, вроде плевка, но только намного гуще. Я узнаю в ней рыбные палочки, которые мы ели на ужин. Ма растирает эту массу по подушке и моим волосам…
— Не надо! — кричу я, пытаясь увернуться.
— Извини, но я должна это сделать. — Глаза Ма как-то странно сияют. Она мажет своей блевотиной мою футболку, даже мои губы. Она пахнет очень мерзко, остро и ядовито. — А теперь клади лицо на горячий пакет.
— Но…
— Делай, что тебе говорят, Джек, да поживее.
— Я передумал.
— Мы с тобой не в игрушки играем, так что передумывать нельзя. Клади лицо.
Я плачу и ложусь лицом на горячий пакет.
— Ты — злая.
— У меня есть на это причины, — отвечает Ма.
И тут раздается: бип-бип, бип-бип.
Ма быстро хватает пакет и проезжает им по моему лицу…
— Ш-ш-ш. — Она закрывает мне глаза, кладет меня лицом на вонючую подушку и натягивает мне одеяло на самую шею.
Вместе со Старым Ником в комнату врывается прохладный воздух.
Ма кричит:
— Явился наконец.
— Говори потише, — негромко отвечает Старый Ник ворчливым голосом.
— Я просто…
— Заткнись. — Снова раздается бип-бип, а потом бум. — Ты знаешь правило, — говорит он, — не издавать ни звука, пока не закрылась дверь.
— Прости меня. Я сорвалась, потому что Джеку совсем плохо. — Голос Ма дрожит. На мгновение я и сам верю в это, она притворяется даже лучше, чем я.
— Здесь ужасно пахнет.
— Это потому, что из него выходит через оба отверстия.
— Наверное, какая-то инфекция, — говорит Старый Ник.
— Он болен уже более тридцати часов. У него озноб, он весь горит…
— Дай ему таблетку от головной боли.