Де Зут беспокоится:
— Должны быть обеспечены условия почетной сдачи в плен.
— Почетной сдачи в плен не бывает. — Широяма хмурится. — Мы в Японии, исполняющий обязанности директора.
Примерно шесть часов вечера 19 октября 1800 г.
Темные облака сгущаются, и сумерки наполнены насекомыми и летучими мышами. Капитан узнает европейца, сидящего на носу сторожевой лодки, и опускает подзорную трубу.
— Посол Фишер подплывает к нам, мистер Толбот.
Третий лейтенант ищет правильный ответ:
— Хорошие новости, сэр.
Вечерний бриз, пахнущий дождем, шуршит страницами книги расходов.
— «Хорошие новости» я как раз ожидаю услышать от посла Фишера.
Отделенный от корабля милей спокойного моря, Нагасаки зажигает светильники и закрывает окна.
Гардемарин Малуф стучится в дверь и просовывает в щель голову:
— Поздравления от лейтенанта Хоувелла, сэр: мистера Фишера везут к нам.
— Да, я знаю. Скажите лейтенанту Хоувеллу, чтобы он сразу провел мистера Фишера в мою каюту, как только тот поднимется на борт. Мистер Толбот, передайте майору Катлипу: мне нужны несколько морских пехотинцев с заряженными ружьями, на всякий случай…
— Есть, сэр, — Толбот и Малуф убегают на молодых подвижных ногах.
Капитан остается с подагрой, подзорной трубой и закатом.
На берегу зажигают факелы на сторожевых башнях, в четверти мили за кормой.
Через минуту — две в дверь стучится хирург Нэш — каким‑то своим, особенным стуком.
— Заходите, господин хирург, — говорит капитан, — вы вовремя.
Нэш входит, в этот вечер он хрипит, как порванные мехи.
— Подагра — это ингравесцентный [112] крест, который приходится нести страдальцам, капитан.
— «Ингравесцентный»? Пожалуйста, в этой каюте говорите на простом английском, мистер Нэш.
Нэш садится на скамью у окна и помогает Пенгалигону поднять ногу.
— Подагра сначала становится хуже и лишь потом идет на поправку. — Его пальцы касаются осторожно, но прикосновения обжигают.
— Вы думаете, я не знаю этого? Удвойте дозу лекарства.
— Разумность удваивания количества опиатов на столь ранней стадии…
— Пока мы не подписали договор, удвойте дозу этого чертова Дувера!
Хирург Нэш развязывает повязки и шумно выдыхает от увиденного.
— Да, капитан, но я добавлю хны и алоэ прежде, чем в вашем пищеварительном тракте все замрет…
Фишер приветствует капитана на английском, пожимает ему руку и кивает сидящим за столом Хоувеллу, Рену, Толботу и Катлипу. Пенгалигон откашливается:
— Садитесь, посол. Мы все знаем, по какому поводу собрались.
— Сэр, один маленький момент, прежде чем мы начнем, — говорит Хоувелл. — Мистер Сниткер набросился на нас, пьяный, как старина Ной, требуя присутствия на нашей встрече с послом Фишером и клянясь, что никогда не позволит чужаку «высосать все, что по праву принадлежит мне».
— Что по праву ему положено, — вставляет Рен, — так это гвоздь в зад.
— Я сказал ему, что его позовут, когда надо, капитан, и полагаю, что поступил правильно.
— Безусловно. Кто у нас человек часа, — Пенгалигон галантно указывает на пруссака, — так это посол Фишер. Пожалуйста, попросите нашего друга рассказать о проделанной сегодня работе.
Пенгалигон вслушивается в тон ответа Фишера, пока Хоувелл записывает ответ. Речь на голландском летит без запинки.
— Согласно приказу, сэр, посол Фишер провел день в консультациях с голландцами на Дэдзиме и с японскими официальными лицами в магистратуре. Он напоминает нам, что Рим строился не один день, но верит — камни фундамента Британской Дэдзимы заложены.
— Мы рады это услышать… «Британская Дэдзима» — звучит замечательно.
Джонс приносит латунную лампу. Чигуин ставит на стол пиво и кружки.
— Начнем с голландцев: согласились ли они, в принципе, на сотрудничество?
Хоувелл переводит ответ Фишера как:
— Дэдзима почти совсем наша.
«Это «почти совсем», — думает капитан, — первая кислинка».
— Признают ли они легитимность Меморандума?
Долгий ответ дает Пенгалигону почву для размышлений о «камнях фундамента». Хоувелл продолжает писать по ходу речи Фишера.
— Посол Фишер докладывает, что новости о банкротстве голландской ОИК вызвали отчаяние среди голландцев и точно так же — среди японцев, но без наличия «Куранта» голландцы не желают верить. Он использовал это отчаяние, чтобы представить «Феб» как единственную надежду для голландцев на возвращение домой с прибылью, но один раскольник, клерк по имени… — Хоувелл уточняет у Фишера, который повторяет имя с явным неудовольствием, — …Якоб де Зут, назвал британскую нацию «тараканами Европы» и поклялся убить любого «сотрудничающего с ними мерзавца». Несогласный с такими сравнениями мистер Фишер вызвал его на дуэль. Де Зут трусливо спрятался в своей крысиной норе.
Фишер вытирает рот и добавляет еще пару предложений, которые тут же переводит Хоувелл.
— Де Зут был лакеем и у директора Ворстенбоса, и у ван Клифа, в чьем убийстве он обвинил вас, сэр. Посол Фишер рекомендует заковать его в кандалы и изолировать от всех.
«Сведение старых счетов, — думает Пенгалигон, согласно кивая, — как, собственно, и ожидалось».
— Очень хорошо.
Затем пруссак достает запечатанный конверт и клетчатую коробочку. Их он запускает по кругу, сопровождая продолжительным объяснением.
— Мистер Фишер говорит, сэр, — переводит Хоувелл, — что его дотошность заставила его рассказать вам об оппозиции де Зута, но, будьте спокойны, потому что клерк «нейтрализован». Во время пребывания на Дэдзиме мистера Фишера посетил доктор Маринус, врач фактории. Все сотрудники фактории, за исключением этого подлеца де Зута, попросили Маринуса заверить Фишера в том, что им всем известно об оливковой ветви мира, протянутой Британией. Доктор доверил ему этот замечательный конверт, адресованный вашему вниманию. В нем находится «коллективная воля европейцев Дэдзимы».
— Пожалуйста, поздравьте нашего посла, лейтенант. Мы довольны.
Легкая улыбка Петера Фишера отвечает: «Конечно же, вы довольны».
— А теперь спросите мистер Фишера о его tete‑a — tete [113] с магистратом.