— Вы на углу живете? — спросила Жаннет.
— Да. Вверх по улице.
Квартал был разделен на множество зон, участков, и я знала все их границы, даже невидимые глазу. Я стеснялась и не представляла, что нужно говорить, и поэтому добавила:
— Да, вверх по улице. А здесь — лишь первый крут.
Жаннет приподняла бровь:
— Первый крут?
Она выглядела заинтригованной, но улыбка ее не погасла. Может быть, виной тому было выпитое шампанское? Робость моя куда-то улетучилась, и я стала объяснять, что такое «первый круг». Это выражение знали все школьники квартала. Первый круг начинался от сквера церкви Троицы и продолжался вплоть до замка Бруйяр и кладбища Сен-Венсан, то есть до северного спуска на Клинанкур.
— Ты разбираешься в таких вещах, — заметила Жаннет немного ироничным тоном.
На «ты» она перешла совсем неожиданно, но меня это ничуть не смутило. Она заказала еще два бокала. Пить я не умела, и одного было бы вполне достаточно, но отказаться не посмела. Чтобы не тянуть, я опрокинула свой бокал залпом. Жаннет молча продолжала меня разглядывать.
— Студентка?
Я запнулась. Да, я всегда мечтала быть студенткой, главным образом потому, что это слово звучало так элегантно. Но мечты так и остались мечтами, когда меня не приняли в лицей Жюль-Ферри. Не знаю, может быть, шампанское мне придало такую уверенность. Я наклонилась к ней и, чтобы казаться более убедительной, приблизила свое лицо к ее лицу:
— Да, студентка.
В тот раз я не заметила никого из посетителей. Нет, это место было совсем не похоже на «Конде». Если б я не боялась натолкнуться на чьи-то тени, я охотно вернулась бы сюда, чтобы взглянуть на него еще раз. Но надо быть осторожной. К тому же я рисковала наткнуться на запертую дверь. Кафе могло переехать. Все это не имело особых перспектив.
— А что изучаешь?
Такого вопроса я не ожидала. Открытость ее взгляда придала мне смелости. Она и подумать не могла, что я вру.
— Восточные языки.
Кажется, это произвело на нее впечатление. Она не стала расспрашивать меня ни о том, какой именно язык я изучаю, ни о расписании моих занятий, ни о том, где я учусь. Она вполне могла догадаться, что я не посещаю никаких курсов. Но, на мой — да и на ее взгляд тоже, — это было чем-то вроде титула, что позволяет ничем на самом деле не заниматься. Всем посетителям этого бара она представляла меня как «студентку». Может быть, под этим именем меня там помнят до сих пор.
В ту ночь она проводила меня до самого дома. В свою очередь, я тоже поинтересовалась родом ее занятий. Жаннет рассказала, что была танцовщицей, но после несчастного случая ей пришлось оставить профессию. Классический танец? — спросила я. Нет, конечно, хотя фигура у нее действительно была как у балерины. Тогда мне это не пришло в голову — а не была ли она такой же танцовщицей, как я студенткой?
Мы прошли по улице Фонтен по направлению к площади Бланш. Жаннет объяснила, что теперь она «компаньонка» этой самой Сюзанн, ее старой подруги и «старшей сестры». У них на двоих был этот бар, который одновременно являлся и рестораном.
Потом она спросила, с кем я живу. Я сказала, что одна, с матерью. Тогда она пожелала узнать, чем занимается мать. Я не смогла произнести слово «Мулен Руж» и сухо ответила: «Она бухгалтер». Она вполне могла быть и бухгалтером, такая сдержанная и серьезная.
Мы расстались у ворот. Не могу сказать, что возвращаться каждый вечер в эту квартиру — веселое занятие. Я знала, что рано или поздно уйду оттуда навсегда. Я очень рассчитывала на знакомства, которые собиралась завязать и которые должны были покончить с моим одиночеством. Эта девушка была первой моей знакомой, и, кто знает, может быть, она помогла бы мне смыться отсюда.
— Увидимся завтра?
Кажется, ее удивил мой вопрос. Тем более что я выпалила его неожиданно, не успев даже скрыть свое беспокойство.
— Конечно… Когда захочешь.
И она вновь улыбнулась, нежно и немножко иронично, как тогда, когда я объясняла ей, что значит «первый круг».
Память моя то и дело подводит меня. Или, вернее, воспоминания перемешиваются, идут не по порядку. Пять лет я не хотела думать об этом. Довольно и того, что такси едет вверх по улице и я читаю вывески: «У полуночников», «У Пьерро»… Забыла только, как называлось то заведение на улице Ларошфуко. «Красный монастырь»? «У Данте»? «Галоп»? Да-да, «Галоп»! Никто из посетителей «Конде» не стал бы ходить в такое место, как «Галоп». В нашей жизни существуют непреодолимые границы. Но как же я была удивлена, когда встретила в «Конде» человека, которого видела в «Галопе». Его звали Морис-Рафаэль, прозвище Ягуар. Никогда бы не подумала, что этот парень — писатель… Он ничем не отличался от тех игроков в карты, что сидели в глубине зала, за кованой решеткой… Я узнала его. Он же меня — нет, я поняла это. Тем лучше. Спокойнее…
Я так и не выяснила, чем занималась в «Галопе» Жаннет Голь. Чаще всего она принимала заказы и обслуживала клиентов. Присаживалась к ним за столики. Она была знакома со многими из них. Представила меня огромному черноволосому парню с восточными чертами. Одет он был очень хорошо, кажется, где-то учился, звали его Аккад. Сын здешнего доктора. С ним всегда были двое: Годинже и Марио Бей. Иногда они играли в карты с другими посетителями старше их в маленьком зале. Игра могла длиться до пяти утра. Один из игроков, кажется, и был настоящим владельцем «Галопа». Лет ему было около пятидесяти, был он сед и носил короткую стрижку. Одевался хорошо и выглядел очень важным. Жаннет представила его как «старого адвоката». Я запомнила имя — Моселлини. Время от времени он поднимался с места и вставал рядом с Сюзанн за барную стойку. Иногда вообще оставался один, сам подавал блюда, словно мы находились у него дома в гостях. Он называл Жаннет Моя Маленькая или Мертвая Голова, что было для меня совсем непонятно. Первое время Моселлини посматривал на меня не очень доброжелательно. Как-то раз спросил, сколько мне лет. Я прибавила себе годков и сказала: «Двадцать один». Он мне не поверил и разглядывал меня, вскинув брови: «А вы уверены, что вам двадцать один год?» Тут я и вовсе смутилась и чуть было не сказала правду. Но в тот же момент его строгость куда-то исчезла. Моселлини пожал плечами и улыбнулся: «Ну хорошо, пускай вам будет двадцать один!»
Жаннет нравился Марио Бей. Он носил темные очки, но не ради выпендрежа. Вроде бы от света болели глаза. Пальцы у него были тонкие. Сначала Жаннет, как она мне призналась, принимала его за пианиста из тех, что выступают в «Гаво» или «Плейель». Ему было лет тридцать, как Аккаду и Годинже… но если он не был музыкантом, то чем же он занимался на самом деле?
Марио и Аккад были очень дружны с Моселлини. Как рассказала Жаннет, они работали с ним еще тогда, когда он занимался адвокатской практикой. С тех пор они не разлучались. Где же они работали? Жаннет сказала: «В организациях». В каких таких «организациях»? Они часто приглашали нас за свой столик. Жаннет утверждала, что Аккад в меня влюблен. С самого начала я заметила, что она подбивает его проводить время со мной. Может быть, она хотела остаться наедине с Марио? А мне самой казалось, что я нравлюсь Годинже. Он был так же черноволос, как и Аккад, но выше его ростом. Жаннет знала его меньше, чем остальных. Судя по всему, денег у него было прилично, кроме того, у него еще имелась и машина, которую он всегда ставил около «Галопа». Он жил в отеле и часто бывал в Бельгии.