— Да. Есть явления, которые много веков могут оставаться недоступны нашему пониманию. Так же как связь, существующая между французскими бомбами и убийцей. Природу его преступного тяготения, притяжения….
Профессор поглощает омлет с задумчивым видом, будто размышляя над собственными словами. И наконец яростно кивает, уверяясь в своей правоте.
— На всякое тело, обладающее массой, действует закон земного притяжения, — продолжает он. — В свободном падении тело сообщает импульс другим телам. Вступает с ними во взаимодействие. Физические законы всеобъемлющи. Равно относятся и к людям, и к бомбам.
Барруль делает глоток. Потом с довольным видом рассматривает вино на свет и прихлебывает еще раз. Отнимает стакан от губ. Лошадиное лицо расплывается в улыбке.
— Материя и движение, как говорил Декарт. Материя и движение — и вы созидаете мир. Или уничтожаете его.
— Сейчас убийца совершает свое деяние, опережая бомбу.
— Так было только однажды. И мы не знаем почему.
— Послушайте, профессор… Он убивает в четвертый раз. И всегда — одинаково. А вскоре вслед за тем в определенное место прилетает французская бомба. Вы всерьез полагаете, что это может быть совпадением? Именно потому, что не может, я убежден — тут есть связь.
— Придется дождаться, когда это подтвердится еще раз.
После этой фразы оба надолго замолкают. Тисон отвернулся, смотрит на дверь, выходящую на улицу. Когда оборачивается к профессору, видит, что тот все это время не сводил с него задумчивого взгляда. И сощуренные глаза за стеклами очков, где отражается свет лампы, блестят неподдельным интересом.
— Скажите-ка мне, комиссар… Если бы сейчас вам предоставили выбор: схватить преступника или дать ему еще одну попытку, которая подтвердила бы вашу теорию, — вы бы что предпочли?
Тисон не отвечает. Выдерживая взгляд Барруля, достает из внутреннего кармана редингота портсигар русской кожи, а из него — «гавану», зажимает ее в зубах. Потом предлагает закурить и профессору, но тот молча качает головой.
— Вам бы, сеньор комиссар, по ученой части пойти, наукой заниматься. Вы — прирожденный естествоиспытатель, — насмешливо замечает Барруль.
Положив на стойку несколько монет, они выходят на улицу, где уже еле теплится последний свет дня. Неторопливо скользят тени других прохожих. Ни Тисон, ни Барруль до самого Ментидеро не произносят ни слова.
— Дело-то все в том, — наконец говорит комиссар, — что возможность, как вы изволили выразиться, схватить его резко уменьшилась. Раньше мы могли взять под наблюдение места падения бомб, ну и… Сейчас ничего предвидеть невозможно.
— Давайте рассуждать логически, — подумав немного, отвечает Барруль. — Четыре убийства. И в трех случаях бомба падала до гибели жертвы, а в последний раз — сразу после. Невозможно установить, что там на самом деле все перечеркнуло — возникшая ли с самого начала ложная ассоциация, ошибка или чистая случайность. Возможно, впрочем, что речь идет о некой реальной константе — то есть о серии убийств, прервавшейся опять же в силу обстоятельств. И третий вариант: перед нами — новая фаза процесса, исток которого в настоящее время не может быть проанализирован, но который рано или поздно получит свое рациональное истолкование. Рациональное — или по меньшей мере не противоречащее естественной системе того мира, где пребывают полицейский и преступник.
— Поаккуратней со словом «случайность», профессор, — предупреждает Тисон. — Не вы ли твердили, что это универсальная отговорка?
— Я. И это в самом деле так. Это путь наименьшего сопротивления. Чаще всего или почти всегда мы прибегаем к этому, чтобы скрыть, что просто не ведаем естественных причин. Не знаем, какой неумолимый закон во исполнение своей таинственной стратегии движет пешками на шахматной доске… Чтобы оправдать видимые следствия процессов, которые нам не дано упорядочить… привести в некую систему.
Тисон, на миг задержавшийся, чтобы чиркнуть спичкой о стену, подносит огонек к кончику сигары.
— По воле богов все в этом мире может случиться, — бормочет он, струей табачного дыма гася спичку.
В темноте лица Барруля не видно, зато отчетливо слышится его смешок:
— Ого! Вы, я вижу, продолжаете вчитываться в моего Софокла…
Они идут вдоль Ментидеро в сторону крепостной стены и моря. В свете фонарей, масляных ламп и толстых восковых свечей, вставленных в стеклянные или керамические стаканчики, смутно виднеются грозди людей на скамейках, на раскладных стульчиках, на разостланных по земле одеялах. Как только установилась хорошая погода, семьи из тех кварталов, которые сильней всего страдают от обстрелов, стали ночевать под открытым небом на этой площади и в соседнем парке Балон — благо ни в вине, ни в гитарах, ни в разговорах до зари недостатка нет.
— Итак, подведем итоги, — продолжает профессор. — Поскольку разум отказывается допустить, что кто-то оказался способен точно предсказать, куда упадет следующая бомба, и совершить убийство именно в том месте, нам остается предположить одно: убийца предчувствовал это… Или, прибегая к научным понятиям, действовал, будучи побуждаем к этому силами притяжения и законами вероятности, точная природа которых нам неизвестна.
— Иными словами, он — не более чем один из элементов некой комбинации?
Это не исключено, отвечает Барруль. Мир полон разрозненных элементов, на первый взгляд не взаимосвязанных. Но когда одни определенные соединения вступают в контакт с другими, получающаяся в результате сила может производить поразительный эффект. Поразительный — или ужасающий. Секрета соединения мы пока не знаем. Можно не сомневаться, что первобытного человека вид огня ошеломлял, а ныне достаточно смешать железные опилки с серой и водой. Сложные явления — суть комбинация явлений элементарных.
— И ваш убийца, — продолжает он, — в этом смысле есть фактор физический, геометрический, математический… Откуда мне знать, какой именно… Элемент, вступающий во взаимодействие с другими — с жертвами, с топографией нашего Кадиса, с траекторией бомб, а может быть, и с их содержимым. С порохом, со свинцом… Одни разрываются, другие — нет, а он свои злодейства совершает лишь в первом случае.
— И только если эти бомбы никого не убивают.
— И это вызывает еще больше вопросов. Почему в одних случаях он убивает, а в других — нет? Он сам выбирает? Кто или что побуждает его действовать в тех случаях, когда он действовал? Было бы весьма познавательно спросить его. Ибо я уверен — он и сам бы не смог ответить на эти вопросы. Ну, может быть, на один и ответил бы, но не на все… Да и никто бы не ответил.
— Я уже давно говорю, что мы не должны исключать, что преступник может иметь отношение к науке…
— Вот как? Говорите? А вот я в отношении этой предугаданной смерти не уверен… Тут убийцей может оказаться кто угодно. Даже какое-нибудь неграмотное и тупое чудовище, реагирующее на некое комплексное внешнее воздействие… И все же вероятней, что если обладатель этой головы действует научными методами, что-то в этой голове должно быть.