Поль (гладя ее по волосам): Я всегда знал, что ты не сумасшедшая, а ты мне не верила.
Зельда: Я не смела тебе поверить!.. Поразительно! Я была как будто слепая, и вдруг мне вернули зрение, вернули жизнь: время, пространство, землю, людей. Я могу идти куда хочу, встречаться с кем хочу, могу хохотать во все горло, громко говорить, пить, напиваться, делать глупости, болтать всякую ерунду, говорить нелепые, несуразные, да что там — безумные вещи, и никого это не будет волновать. Я могу делать и говорить все, что угодно, без страха очнуться потом среди гладких стен под таким же гладким взглядом санитарок, без страха оказаться перед осторожными психиатрами связанной по рукам и ногам, оглушенной лекарствами. Именно так я очнулась там в первый раз, три года назад. И с тех пор каждое утро, перед тем как открыть глаза, я сначала шевелю руками, я… (Тихо стонет и прячет лицо на груди у Поля.)
Поль: Зельда, обещаю тебе, теперь удерживать тебя в постели будут только мои руки.
Зельда: Я могу любить тебя, любить по-настоящему, так, чтобы моя любовь была для тебя подарком… (Смеется, поднимает голову.) Я могу стать для тебя «счастьем». Ведь я больше не больная, от которой никак не отделаться, я женщина, вроде бы даже красивая… Ты даже сможешь мной гордиться.
Поль (смеясь): Да я всегда тобой гордился.
Зельда (торопливо): Ты пойми!.. Я буду красивой, очень красивой — для тебя, я буду тебя смешить, знаешь, я ведь веселая… Я буду путешествовать с тобой, мы наделаем детишек — с тобой. Ты представляешь, Поль? Ребенок, наш с тобой ребенок… И мне надо будет следить только за его весом, за его молочными зубками, за его школьными отметками! Он будет беленький, как ты… Боже мой! Я живу, снова живу… (Потягивается.)
Поль (ласково): Ты все еще так себя боялась? Ты потому и бросила меня там? Ты боялась себя, себя свободную?
Зельда: Да, но я знала, что ты приедешь за мной. (Смеется.) Я всегда это знала. (Повернувшись к зеркалу.) Смотри. Странно: я вижу там свое лицо. Мое собственное лицо… И оно мне улыбается, Поль. Впервые за несколько лет мое лицо улыбается мне. Видишь, эти синие глаза напротив, у них взгляд умного человека, сознательный взгляд. И в нем не может вдруг всплыть ничего ужасного, ничего постыдного, что заставило бы меня отвернуться. Понимаешь, Поль: я так долго смотрела на себя в зеркало украдкой, тайком, смотрела глазами, полными страха, даже жалости, если не презрения… (Прислоняется лбом к зеркалу. Пауза.) Оказывается, я зря боялась. Все эти дни, ночи, эти мгновения, особенно — мгновения, когда от страха, от ужаса перед самой собой я буквально складывалась пополам, когда ощущала себя грязной, старой, и эти мгновения были тоже зря. И вопросы, все эти вопросы, на которые не было ответов… Что такое я могла сделать? Что могла наговорить? Что такое я позволила себе, что меня заперли там, среди всех этих живых развалин? (Замолкает. Поль устремляется было к ней, потом отступает назад, когда она тихим голосом, внезапно окаменев от ужаса, продолжает.). Они сделали это со мной, они упекли меня туда, они отдали меня на растерзание себе самой, а потом поехали заниматься своими делами…
Поль: Не думай об этом, это неважно, этого нет.
Зельда (негодуя): А о чем еще мне думать, по-твоему? Ты сам, что ты делал бы на моем месте? Ушел бы с достоинством? Простил бы им все после трогательной сцены? Я не ты, Поль, я не знаю, откуда ты такой взялся, почему ты такой добрый и сколько еще ты сможешь оставаться таким. Я не ты, я это я, Зельда Ван Пеер, которая хорошо повеселилась на этой земле, которая громко смеялась на улицах и которую на три года посадили к сумасшедшим, посадили из-за денег. Слышишь, Поль?
Поль: Слышу, да. Я понимаю твою злость, но мне не нравится, как она звучит. Пойдем, пойдем отсюда, мы…
Затемнение.
Те же декорации, вечер. Лоранс, Том, Этьен и Дорис сидят за карточным столом. Судя по всему, они заканчивают партию в бридж.
Дорис (кладет карту): Десятка пик, козырная. Вот. (С торжествующим видом собирает взятки.)
Этьен (мрачно): Ты что, не могла спросить шлем? С такими-то картами?
Дорис: А зачем? У меня на руках пять бубен. Партия закончена.
Этьен (в бешенстве): И что? У тебя с самого начала в руках был малый шлем. Ты просто обязана была его заказать. Понимаешь? Нет, конечно. У тебя для этого не те мозги, и всегда были не те. Шляпа!
Дорис (багровея): Спасибо. Большое спасибо. А у господина Этьена д’Уши́ мозги, конечно же, те. Он ими придумывает и заключает смелые контракты — на чужие деньги.
Том: Дорис, ты с ума сошла? Держите себя в руках, вы, оба.
Лоранс (обращаясь к Тому): Последние два дня они оба не в духе. С тех пор, как Зельда больше не выходит к ужину. Пора бы ей уже вернуться к нам.
Этьен: Вот Зельда как раз заказала бы большой шлем и взяла бы его. (Пауза.) Хотя нет, теперь это уже не так.
Лоранс: Что ты хочешь сказать?
Этьен: Зельда Ван Пеер слишком остепенилась за эти три года, дорогая. Это бросается в глаза. Она все время всем уступает, всех боится — даже саму себя, извиняется. Выглядит как молодая женщина, а ведет себя как старуха. Она перестала быть той невыносимой, неотразимой Зельдой, которую мы знали. И слава богу!..
Том (сухо): Зельда устала, но постучите по дереву. Мне кажется, вы ведете себя неосмотрительно.
Этьен (с печальным видом): Да нет. Сами посмотрите: мы с Лоранс едем в Кордильеры, вы с Дорис будете бороздить на яхте Грецию, а Зельда остается дома, в своей тихой деревеньке. Пока ее Тарзан художественно подстригает кусты в саду, она будет варить варенье на зиму. Варенье тетушки Зельды, Зельды Ван Пеер! Ах, времена переменились!
Лоранс: Не грусти так, Этьен. Я надеюсь, что у Зельды получится не только варенье, но и ребеночек — вместе с Полем.
Этьен (подпрыгивает от удивления): У Зельды? Смеешься! Зельда детей терпеть не может.
Дорис: От тебя — конечно, а от Поля, может быть…
Этьен: Да, правда, Зельда однажды не захотела иметь ребенка. Мне было жаль. Я представлял себе, что он будет таким же красивым, как она. Я по нему с ума сходил бы. По крайней мере, по кому-то… (Пауза.) Прошу прощения. Хотя признайся, что все это весьма забавно: Зельда бежит из города, сидит здесь, в деревне, толстеет понемножку, а мы с Дорис прожигаем в это время жизнь в Париже. Все переменилось…
Дорис: Да, надо признать, Шарвен ее здо́рово успокоил. По идее, она сейчас должна была бы заниматься любовью в Акапулько или на Антильских островах. Все же она должна быть бедняге Шарвену обязана по гроб жизни.