Эбергард пригладил правой рукою правую бровь: как я здесь очутился?., вышел из дома, сел в свою машину, утро как всегда… Купить вечером елку.
— Нет, он не будет сидеть каждый день, — Гуляеву казалось: вот что может обеспокоить, — ты ему просто передашь право подписи всех финансовых документов, чтобы он смог контролировать финансовые потоки, — последние три слова куратор, заместитель префекта, выговорил с наслаждением, он, видно, часто слышал, как их произносят другие, и мечтал когда-то сказать сам.
И Эбергард стал незнакомым, разогнулся (обнаружив: всё это время… рыбацки, ищуще, заманивая, горбатился над столом) и взглянул в дрогнувшие глаза Гуляева:
— Вы мне не верите?
После небольшого молчания Гуляев нетвердо протянул:
— Я-то верю. А вот Он… Если Он не будет знать, что у тебя работает мой человек, он нас сомнет. Вернее, тебя сомнет. Меня-то нет. Сколько раз уже хотел вынести вопрос по тебе на коллегию…
— Вы хотите сразу после выборов, — он, Эбергард, теперь рыба, и бился, хлестал траву…
— Давай не будем откладывать. Выборы не выборы, наше дело…
Эбергард порвал, выбросил бумажки, пожал протянутую руку и вышел, испросив разрешения уйти исполнять утвержденный префектом недельный план работы пресс-центра, — всё, что полагалось, когда держишь удар.
Он набрал номер Эрны и слушал гудки, пока спускался с четвертого этажа до первого, одевался, перекладывая телефон из руки в руку, пересекал префектурный двор, открывал машину: не хочет, нет, написал «позвони мне»; молча, только с самим собой Эбергард сейчас не мог.
— Павел Валентинович, как ваша жизнь? — спросил покрытый седыми зарослями загривок.
Водитель оглянулся: то, что он слышал, прозвучало? Никакой ошибки? Эбергард так спросил?
— Заметили? — с горечью. — Годовщина скоро, как матушка умерла. Три года мы с братом за ней ходили… Первые четыре месяца — через день. Потом сиделку нашли. Две реанимации, больница… Потом нашли врача немку, именно немку! — она выбросила все лекарства: это же яд! Ввела правильное питание, рефлексотерапию. И матери стало лучше, целыми днями смотрела любимую «Культуру». Немка сказала: уйдет, как батарейка. Просто кончится заряд. Так и вышло.
— И вы… Три года? — Эбергард не замечал.
— Когда они прошли, понял — не бесполезно. Во-первых, мы помирились. Раньше-то воспитывала меня, я от злости трубки бросал, а потом догадался: матушке хочется быть нужной, и начал звонить ей каждый день, рассказывал свои мелочи. И она перестала ворчать. Ее мучила астма. А мне попалась книжка женщины — у нее вылечился рак, написала: все заболевания связаны с психикой. Прямо схемы: что от чего. Я увидел: астма — одиночество. И последние четыре месяца астма маму не мучила. Нет, не напрасно. Всё, конечно, пришлось отложить, но когда ухаживал, подмывал, думал: вот так и она ухаживала за мной. А теперь я за ней. Было чувство: всё справедливо. Нужно. Что-то совершается. Отдежурю, выхожу на улицу и такая радость на душе. Или не радость. Чувство: хорошо, всё правильно. Оказалось, я и готовить умею, такие супы… Жена прибегает с работы: супчику не осталось?
— То есть… в самый Новый год?
— Дня за три стала гаснуть, села и осталась сидеть. Но еще улыбалась нам. Всю жизнь плохо спала, а на Новый год дали ей снотворное, а я еще съездил на рынок на Западо-Юг, купил мед такой хороший, дал с чаем, и ей понравилось, заснула и так хорошо спала, что не проснулась, даже когда начали бить салюты. Я засмеялся: ну, мать, видишь, как хорошо тебе спится. И поехал домой. Доехал: сиделка позвонила — всё. И я поехал назад.
Эрна?! Нет. Звонила — почему? — Оля Гревцева из управления культуры, прочел кто-то его заячьи петли?! Опять не просчитал, не предвидел, вслепую тыкнулся:
— Да.
— Эбергард, — Оля запыхалась, что-то равномерно громыхала, словно беговая дорожка, — я решила: давай мы сделаем это. И поскорее. В какой-нибудь гостинице. Только не в нашем округе.
— Хорошо.
— Мое условие: чтобы никто не узнал. У тебя семья, у меня семья…
— Конечно. Я ужасно рад, что ты позвонила…
— Звони. Я для тебя времечко всегда найду, — оборвала на полуслове, это же он хочет, ему надо, она только уступает надоедливому и жадному напору.
Хериберту он не дозвонился: с паломниками на Валааме; Фриц не хотел на работе, в ресторане «Два корабля» попросил только чаю, обозначив: полчаса, неинтересно.
— Это конец, Эбергард. Создадут атмосферу психоза. Ты будешь работать — они зарабатывать. Всё правильно. Зачем им доля, когда можно забирать все.
— Если откажусь?
— Либо начнут торговаться. Либо озлобятся, у тебя всё налажено, уйдешь — им остается голое поле и надо работать самим, а сами они не умеют, — Фриц быстро допивал чай, редко видятся, не осталось пересечений, взаимообогащающей пользы. — Из того, что я знаю, Гуляев не из тех, кто будет брать за горло. Тебе надо скорее выстраивать отношения с монстром, успеть.
— Всё делаю, Фриц.
— Я скину тебе астрологический прогноз на первый квартал, — и Фриц рассмеялся. — Что-то ты постарел… А тебе еще нянчить!
Эбергард подумал: новая жизнь новой девочки. Не нужен, исчез для одной родной, исчезнет для другой.
Пустые праздничные дни он заживляюще проспал, сны — это подвалы, обитые войлоком, и заново чувствовал: любит Улрике. Получается, его любовь видна лишь на черной ткани, в безднах (и не телесна), но это настоящая любовь: дом, семья, будет дочь, а пока весит шестьсот граммов и спит — рука зажата меж изнанкой маминого пуза и головкой, — вот что должно делать его непобедимым… А не другое. Не хотел, но вспоминал адвоката, обмирая: зачем? Никогда.
Каждый вечер они с Улрике про Эрну и суд; сейчас, на каникулах, Эбергарду казалось: всерьез только это пугает.
— Почему не звонишь адвокату? Ты должен поговорить с ней про Эрну! Кто будет расспрашивать Эрну на суде? Кто будет ей отвечать? Объяснять? Ты — не в состоянии, это — это для тебя самая-самая… тяжесть! С тобой на суд должен пойти подростковый психолог, — Улрике искала и нашла среди учреждений государства психолого-коррекционный центр и читала с монитора, — именно по детско-родительским отношениям! В первый же рабочий день — поезжай.
Директору центра Эбергард дал доллары — двести, на лице своем она покрасила всё, тихо говорить не умела: женщина-руководитель, бюджет-исполнение; и она, как и все:
— Сама двенадцать лет в разводе. И просила своего бывшего с сыном встречаться — ни в какую. Какое вам заключение написать? Может, что дочь ваша покончит с собой, если не будет с вами видеться? Мы можем. Нужен только запрос из суда. Наш юрист уже идет, но медленно, ногу сломала.
Он взял в руки разговор и поддерживал, не выпуская: так сын в Латвии, внуки? Как там относятся к русским?
Юристку, донесшую наконец гипс, Эбергард встретил аханьем, она, огромная, как сугроб, без приязни (никто в жизни ей, кажется, не помогал, и она, похоже, считала, так и должно: никто и никому, и одиночество перед смертью, и эта новая жизнь, и люди новой жизни, из которых ей ни один не нравился) сама себе пояснила баском: