Боль отдавалась ей в ушко. Я прижимал дочку к себе.
В городе была слышна пальба, но далеко от нас, далеко. Мы переждали ночь, и вот уже, успокоенный, проявился за окном лобастый, ярко-розовый, с синей веной поперек, рассвет.
— Папа, чуоище! — выговорила дочка на одних гласных и свистящих, забыв от ужаса и «д», и «в» в этом слове.
— Боюся я, — шептала она, глядя в окно, а я смеялся.
— Никого нет, — сказал я. — Всё будет хорошо.
И мы заснули.
2007
В лейтенанте с выбритыми до синевы скулами разгадываю себя.
Призраки моей Родины обступают меня, как деревья. Я касаюсь их коры. Хорошо! Шершавая…
Родина ляжет тяжелым снегом, и — как в детстве, весь усыпанный, по моей же просьбе, дружками-пацанвой, — я чувствую теплоту и задыхаюсь от ощущения бесконечного детства. Темно. И тает на губах.
Не шевельнуться.
Розовое пятно перед глазами расплывается и собирается, подрагивая в такт сердцу.
…Русский князь Святослав в розовом пятне восходящего или заходящего… Бритый, потный. Сырая конина, рвет зубами. Шальная голова не знает, что быть ей чашей.
…Заскорузлые, злые и пьяные повстанцы Разина Степана Тимофеевича. Шпана, гулебщики, негодяи…
Целую ваши корявые пальцы, пугливые глаза, пою и помню вас — я, дурной и наивный, я, без стесненья.
Русский народ коряв, да. Нечесан, немыт.
О предках тысячу лет назад писали, что живут в грязных норах и справляют естественные надобности только втроем. По одному не ходят в лес. Хуже собак, стесненья нет. Скот, а не народ.
Византия едва удерживала груз своей величественной истории, побед, поднебесных зданий, а русичи в лес ходили втроем. И лопушками…
А потом лопушки побросали, приплыли в Византию, щит прибили на ворота, данью обложили Царьград.
В бородах. В нелепых одеждах. Зимой — примороженные, летом — разморенные.
Зимой — всю зиму — едят из бочек, жрут что запасли, руками в лохань прокисшую влезая. Живут почти безвылазно, как кроты — снегом завалено по макушку. Сидят в темноте и пахнут. Подерутся иногда. Надоест — на лыжи, на охоту. Белки от перегара с елей наземь падают.
А летом — разморенные. Косят, пашут, ебашут…
Летний день зимний месяц кормит. Разморенные, а размориться некогда.
Матушка-природа всю головушку изуродовала русскому человеку. Терпенья нет никакого все это вытерпеть, но куда денешься, терпишь… Почти весь год холод терпишь, потом три месяца пашешь до бессчетного пота — озвереешь… Скорей бы опять зима…
Всегда были жадными. Всегда казалось, что — плохие воины. Всегда желали, чтобы у соседа корова сдохла. Неизменны тысячу лет.
Принесите зеркало — равнодушно посмотрит. Не удивится. «Ну, я…»
Люблю тебя, милый мой, корявый…
Церкви строил и жег. Воевал глупо и бестолково. Все делал так, что должно было обвалиться. Но стояло тысячу лет. Никто не сдвинул.
В России нет современности. Поэтому ее никто не понимает. Может, и не надо?
В России нет времени: русское время, раскипевшееся, выплескивает за край, обваривает Европу и возвращается, дымясь.
И православный священник идет за воинством, уставший, ступая по сгоревшей, обветренной, освященной нами земле.
…В лейтенанте, бритом до синевы… выкрикнувшем… узнаю…
И еще строка из «Слова о полку Игореве» пульсирует.
И, разрывая пасть, выбегая в кошмар, хочу крикнуть: «За Мишку Лермонта! За Серегу Есенина! За Пашку Васильева! За Колю Тряпкина!»
Встану из-под снега — отряхнуться сил нет. Обледенелым чучелом стою, руки в стороны. Дружки уже дома, щи хлебают. Рязанское поле смотрится в смурь. Домой надо. Мама дома. В груди болит. В валенках хрусткий снег, жжет сквозь носки шерстяные — да, бабушка связала. Мои позвонки во мне. Моя кровь течет. Я пришел из России.
Повстанцы Разина обступили меня — гулебщики, пьянь, — обступили. Они — близкие мои. Трогаю кору — шершаво… Хорошо!
Мишка Лермонт и Пашка Васильев — близкие мои. Каждая строчка покачивается во мне, как ветвь, снегом полная. Качнешь — упадет мягко. Хорошо!
Свет нисходит на меня: митрополит Илларион, протопоп Аввакум, Василий Розанов, Леонид Леонов. Тепло-пожатие мудрецов ладонью ищу, как ребенок руку отца. Зачем ребенка обижать? Верните мне близких моих…
Русь моя, ребра мои. Сердце внутри.
Европа, говорите?
Я знаю Европу. Европа была русским городом. Но Россия никогда не была городом этого окраинного — по сравнению с нашей евразийской льдиной — прибежища разношерстья.
Мне без разницы, кто, когда и что сделал первым. В Греции уже Олимпиады проводились, а мы по деревьям лазили. В Индии Камасутру практиковали, а мы в стожке… И чего, стесняться? Что, у нас дети хуже индийских? Или сопливей греческих?
Иван Грозный убивал. И еще он молился, отмаливал, и замаливал, и сочинял музыку, пока в Европе пошлые правители резали младенцев и жгли женщин и никогда не стыдились этого…
В позапрошлом веке Достоевский был лучше всех европейских сочинителей текста. И Мусоргский, и Чайковский были лучше всех сочинителей музык.
А в прошлом веке — Рахманинов и Свиридов были лучше.
В 1930-е годы Владимир Набоков и Гайто Газданов обошли всех европейских эстетов. Владимир и Гайто — они вкуснее, умнее, изящнее вязкого Пруста.
Потом, в 1970-е, был великий Лимонов — и он был жестче и умней, чем Жене и Пазолини.
Почему Европа? У них евроцентризм: они никого, кроме себя, не узнают и не знают, — но мы-то что?
Советская Россия выплеснула железный поток Серафимовича, дала партизанские повести Всеволода Иванова, одарила Хлебниковым и Платоновым… и завершил солдатский поход дядя Саша Проханов — но это уже сейчас. А тогда… тогда был красный конь — русский конь, оседланный русым мальчиком, и однолицые солдаты и предсмертный комиссар Петрова-Водкина.
Плевать на европейских извращенцев и модернистов — у нас потоки железные и крылышкуют золотописьмом птицы диковинные на длинных ногах…
Мовист Валентин Катаев не уступает ни одному модернисту. Что, передернуло? Так вы и не читали, поди…
И песни Гражданской войны будут звучать. В них — звон, медь, пески сыпучие, запах сырого сукна и пота и новые победы…
В самых страшных войнах мировых победили мы. В мире тысяча национальностей, а победили только русские. И воспели свои победы — в былинах, в песнях, в романах. И хорошо воспели.
Пушкарь Юрий Бондарев фанерен ровно настолько, насколько фанерна звезда на могиле неизвестного солдата, затерянного, закопанного, засыпанного в 1943-м под Сталинградом.