— Ведь есть много способов лечения, да?
Она молчала, погрузившись в собственные мысли.
— Мам? — окликнул я. — Есть много способов лечения этого, правда?
— Ах да, конечно. Очень много. Я не собираюсь сдаваться, Гарри. Многие живут с раком груди. Это не то, что с твоим отцом. С раком легких долго не протянешь. Чертов рак легких. Забрал твоего отца, но меня ему не одолеть! Чертов, чертов рак. Это просто… гадость. Извини за резкость.
— Мам?
— Что, родной?
— Я очень горжусь, что ты моя мама.
Она кивнула, взяла мою руку и сжала ее в своих ладонях. И стиснула так крепко, что я почувствовал, как ее кольцо впилось в мою кожу. Эта тоненькая полоска золота, отполированная временем.
Обручальное кольцо моей мамы.
Оно подходило ей идеально.
* * *
Мои родители познакомились через ее брата, того самого, в которого она со злости метнула нож, пытаясь наказать его. Он всегда был ее любимым братом.
Мамин брат и мой отец, будучи подростками, ходили в один и тот же боксерский клуб. Это происходило в то время, когда бокс был так же популярен среди мальчишек, как и футбол. Сейчас, конечно, все изменилось. Все мои коллеги по телевидению, кто когда-то занимался боксом в школе, посещали Итон.
В те времена бокс считался просто полезным-видом спорта. И после одного спарринга — дядя и отец были одинакового возраста и в одном весе, а еще они оба на год старше моей мамы — мамин брат привел моего будущего отца к себе домой в Ист-Энде, на маленькую тупиковую улицу, напоминающую по форме банджо. На этой-то улице-банджо и стоял дом, полный мальчишек, в котором жила одна девочка.
В семнадцать лет мой отец уже имел три года рабочего стажа. Он был задиристым и буйным, его гордыня прекрасно дополнялась взрывным темпераментом. Когда одна из многочисленных двоюродных сестер обругала его, он привязал ее к фонарному столбу и намылил ей мылом рот. В нем бурлила ярость, и он был готов драться с кем угодно. Ему это даже нравилось. Потом он увидел мою мать, которой исполнилось всего шестнадцать лет и которая была принцессой улицы-банджо. И в тот момент у него появилось желание перестать драться и начать жить по-другому.
Она научила его быть нежным. Он научил ее быть сильной. А может, это все уже в них имелось: буйный мальчишка оказался более чувствительным, чем хотел показать. И она тоже, наверное, была тверже, чем казалась. Скромная шестнадцатилетняя девочка закалилась в бедности, в жизни на улице-банджо и в обществе своих многочисленных братьев.
* * *
Их брак стал необычайно счастливым. До последнего дня жизни отца они были без ума друг от друга. На протяжении всей жизни они никогда не переставали друг за другом ухаживать.
Он посылал ей красные розы, она приносила ему завтрак в постель. Он, бывало, смотрел на нее, не в силах поверить своему счастью. Она писала для него стихи и клала в коробку с обедом, которую он забирал с собой на работу. Я видел его открытки, отправленные ей, — на день рождения, на Рождество, на День всех мам. Он называл ее своим ангелом, любовью всей жизни. Внешне он совсем не походил на романтического героя, но она вдохновляла его на написание сонетов.
Оба они, выросшие в окружении множества людей, вполне были счастливы в обществе друг друга. Единственное, что омрачало их союз, так это первые годы, когда у них никак не получалось родить ребенка. И после того как я родился, у мамы произошло несколько выкидышей. Одним из четких воспоминаний детства было то, как мама сидит на полу в нашей съемной квартире, расположенной над лавкой зеленщика, и горюет об еще одном потерянном ребенке, а мой отец пытается утешить ее — своего ангела с разбитым сердцем, свою единственную любовь.
Таким был мой первый взгляд на семейную жизнь.
Когда я сам стал отцом, то обнаружил, что подражаю им, стараясь точно так же сохранить равновесие между строгостью и мягкостью. Они для меня казались самыми лучшими родителями. Любящими и строгими одновременно.
Мой отец никогда и пальцем нас не тронул, проявляя свой вспыльчивый характер на тех, кто по своей глупости сердил его. Моей маме было не чуждо иногда сделать вид, что она собирается запустить в меня чем-нибудь, когда я доводил ее до белого каления своей рассеянностью и уединенными играми. Но моя мама слишком долго ждала своего единственного сына, чтобы долго на меня сердиться.
— Ну, подожди, придет отец домой! — обычно говорила она. И это была самая страшная угроза.
Но я никогда его не боялся. Потому что знал: мои родители любят меня. Любят бескорыстной всеобъемлющей любовью, которая не закончится и после их смерти.
Единственное, чего я боялся, когда был ребенком, так это потерять маму. Маленькая, с кудряшками на голове, ростом чуть больше метра пятидесяти, она в один из темных, ненастных зимних вечеров (которых теперь почему-то уже не бывает) могла исчезнуть в направлении магазинчиков, находящихся недалеко от нашего дома, чтебы купить нам что-нибудь на ужин. То было время, когда зимой шел снег и, насколько я помню, улицы окутывал туман из клубящегося из труб дыма от горящих каминов. Она отправлялась покупать фарш, свиные отбивные или отварную фасоль. А по пятницам — рыбу с жареной картошкой, которую всегда заворачивали в газету. Таким было меню моего детства.
А я ужасно волновался, чуть ли не до потери чувств, ожидая возвращения мамы, которая всего лишь решила пройтись по магазинам с определенной целью. Я стоял у окна на спинке дивана, прислонив лицо к запотевшему стеклу. На мне все еще была школьная форма: серые фланелевые брюки, серая рубашка и полосатый галстук — эта тусклая стариковская одежда, которую нас заставляли носить. Я пристально вглядывался в темные пустые улицы и ждал ту, которую никто не может заменить. И мучился от мысли, что она никогда больше не придет домой.
* * *
Мы с Сид повели маму на представление.
Мой отец всегда водил ее на всякие шоу. Раз в полгода родители облачались в выходные костюмы и устремлялись навстречу огням центрального Лондона, Для людей, которые в основном проводили вечера перед телевизором, они являлись прямо-таки знатоками музыкального театра.
После появиления телевизионных версий «Оклахомы», «Вестсайдской истории» и «Моей прекрасной леди» мои родители очень точно подпевали исполнителям, когда смотрели эти фильмы. Мама еще любила и танцевать. Она очень хорошо изображала разные танцы из «Вестсайдской истории». Для нее мюзикл являлся не простым созерцанием. В течение пятидесяти лет она ездила в Вест-Энд, а там на Шафтсбери-авеню, на Стрэнде и Хеймаркете каждый вечер звучали определенные мелодии. Так что она знала их не хуже самих исполнителей.
Сейчас ей захотелось еще раз посмотреть «Отверженных».
— Мне так нравится этот спектакль, — сообщила она Сид. — Особенно маленькая девочка и проститутки, а еше расстрел студентов. Очень грустные сцены и очень красивые мелодии.