— Айн момент, Дунчик! Начальство вызывает.
Оттащив Живого в сторону, Петр Алексеевич сурово спросил:
— Ты чего делаешь?
— А чего я делаю?
— Будто не понимаешь. Нельзя так в деревне. Надо обходительность проявить. Спросить про здоровье, про укос, про надой. А ты сразу, как оккупант...
— Оккупанты как раз про надой и спрашивают — курка, яйки, млеко. А я — без всякой корысти. И вообще, Атос Алексеевич, в данном вопросе не вам меня учить. Тут я точно академик. Не мешайте работать.
Он вернулся к Дуне и продолжил беседу, однако про бойфренда уже не заговаривал. Разговор зашел об успехах фермы.
Приезжие обогнули тайровый гремок с плоской вершиной, еще раз подивившись египетской работе жителей Зайцева, и вышли на дорогу, ведущую в село. Справа, на склоне гремка, оказалось кладбище. Оно было вполне ухоженное, с оградками, столами и скамейками, но могилы выглядели необычно. Вместо крестов торчали поставленные на попа бревна на деревянных постаментах, причем некоторые из них сильно смахивали на бутылки.
— Что это у вас хоронят не по-русски? — удивился Бабст. — Язычники вы, что ли?
— Не, языков мы не знаем, русские мы.
— А почему тогда кладбище не возле церкви, а на горе? И бревна зачем?
— Так учитель хоронить велел, — очень серьезно ответила Дуня и низко поклонилась в сторону кладбища.
— А бутыли что значат?
— А это которые саками до смерти опившись.
Академики переглянулись в недоумении. Похоже,мрачный Константин Иваныч говорил правду: народ тут был не совсем человеческий. Дальше шли молча. Притихли все, даже Паша — особенно после того, как Бабст незаметно показал ему кулак. Живой пригладил дреды, перестал трещать и спрятал смартфон в карман штанов.
Дорожного знака с названием при входе в деревню не было: вместо него стояли большие деревянные ворота.
— А ворота-то зачем? — снова удивился Бабст. — Торчат в чистом поле. Ни створок, ни забора.
— Это тоже учитель поставил, — ответила Дуня. — А зачем — мы не спрашиваем. Значит, духам так проходить к нам удобнее.
Бабст и Савицкий снова переглянулись — на этот раз уже с тревогой.
Пропустив Дуню и Живого за ворота, Петр Алексеевич жестом подозвал остальных к себе:
— Послушайте, это какая-то секта. Тут может быть опасно. Предлагаю вернуться, пока не поздно.
— Нет! Нет! Я хочу видеть экстремальных раскольников! — запротестовала княжна.
Бабст почесал в затылке, поправил ожерелье из лещей и сказал, кивнув в сторону Живого:
— Если этому язык укоротить, то думаю — ничего, обойдется. Дело-то надо сделать, Петюха.
— Ладно, рискнем, — решил Савицкий. — Но вопросов задавайте поменьше. Главное — это вежливость во всем. Если что не так — не подавайте виду. И все их обряды соблюдать неукоснительно!
— Ты это Пашке скажи.
Вдоль деревенской улицы стояли обычные избы-пятистенки с покосившимися заборами, но крыши у них были непривычные — очень острые и высокие. Однако больше всего приезжих удивило то, что улица была вымощена крупным булыжником.
— Ай, какие молодцы! — порадовался Савицкий. — Это кто же улицу замостил? Работа-то адская.
— Это всей деревней мостили, еще при учителе, — ответила Дуня. — Он такой обычай придумал: если кто уедет надолго, а потом захочет назад обернуться, то должен камень с собой привезть. Тогда многие возвращались, вот мостовую и сложили. А сейчас не ворочается никто. Уедут — и с концами.
— Очень правильный человек был ваш учитель, — сказал Петр Алексеевич.
— Вот в церкву придем — сами ему это скажете. Он рад будет.
Фонарей вдоль улицы не было совсем, но возле некоторых изб возвышались массивные деревянные столбы, покрытые затейливой резьбой из цветов и листьев. На верхушке каждого столба была приделана шестигранная крышка с сильно загнутыми вверх углами.
— Памятники учителю? — поинтересовался Паша.
Бабст еще раз показал ему кулак.
— Да это же косухи, — улыбнулась Дуня, — ну, фонари такие.
Возле одного дома развешивала белье старуха в платочке. Один конец веревки был прикреплен к специальному шесту во дворе, а другой — прямо к стоявшей на улице косухе.
— Беленько стирать вам, Авдотья Терхировна, — приветствовала ее Дуня. — Все трудитесь?
Старуха обернулась и подошла к забору. Лицо у нее было совсем монгольское.
— Спасибо, Дуняша, — ответила она, внимательно оглядывая незнакомцев. — Стиранула маленько, да. А это кто же с тобой?
— А это академики из самой Москвы. Языки наши собирать приехали, вы представляете?
— А, ну таки-то у нас уже бывали, с языками, — покивала головой бабка. — Народ тихий, ничего не сперши уехали. Это не то что которые с музея за иконами ездиют, шарамыги. Ну, помогай вам духи!
Она поклонилась в пояс. Приезжие ответили почтительными поклонами и пошли дальше.
— Дунечка, а куда мы идем? — ласковым, но чуть дрожащим голоском спросил Живой.
— Сначала в храм зайдем, помолимся, а потом надо вас на постой определить.
— Храм — это хорошо, конечно, — сказал Петр Алексеевич. — Но вот только понимаете, Дуня, мы с утра ничего не ели. У вас магазин есть?
— Есть, а как же. Да вон он, видите?
Она показала на строение из толстого бруса. В отличие от других домов, к нему было приделано что-то вроде веранды. Возле единственного окна висела вывеска с тщательно прорисованными славянскими буквами:
МАГАЗИН ПРОДУКТЫ
Расписание работы торговой точки тоже было исполнено каллиграфически.
— Да вы не беспокойтесь, накормим мы вас, — сказала Дуня. — Вот помолимся — и к нам пойдем.
— Обязательно помолимся и обязательно пойдем, — кивнул Савицкий. — Но продукты вы уж нам разрешите самим купить.
— Пошли, пошли, пошли! — затараторил Паша. — Сначала пожрем — а потом сразу молиться.
— Да уткнись ты, поганец! — не выдержал Бабст, и тут же испуганно оглянулся на Дуню.
Но та только улыбнулась как ни в чем не бывало.
В магазине жужжали мухи и сильно пахло рыбой. Помещение было перегорожено пополам прилавком, на котором стояли весы с гирьками и лежали счеты. Эта картина сразу вызвала у Савицкого приступ ностальгии по юности, пришедшейся на восьмидесятые годы.
Из-за весов выглядывала такая же крепкая, как Дуня, девушка с пергидрольной стрижкой. Одета она была в аккуратный синий халатик, а на груди у нее был приколот бейджик с надписью «Танюха».
— А почему не Татьяна? — вслух удивился Савицкий и тут же, спохватившись, поздоровался: — Здравствуйте!