– Разница в том, что ты получаешь от этого удовольствие, а я нет, – сразу же ответила она.
Эта быстрота и резкость тона красноречивее любых слов свидетельствовали о том, что выпущенная стрела угодила в цель.
– Откуда ты знаешь, от чего я получаю удовольствие, а от чего нет? – сказал он с кривой улыбкой. – Ты сама меня учила, получив удар, говорить "туше", а не швыряться пустыми оскорблениями.
– Туше, – помолчав, негромко сказала она. – И что дальше? Найдем лужу погрязнее и займемся в ней любовью?
Блондин яростным плевком отправил за окошко окурок, который стремительной звездой унесся назад и рассыпался веером гаснущих на лету искр, ударившись об асфальт.
– По-твоему, это и есть предел моих мечтаний? – спросил он насмешливо. – Ты что, глухая? Кажется, я тебе ясно сказал: ты мне надоела! Тоже мне, секс-символ нового тысячелетия, мисс "замочу-и-свалю"... Нет уж, благодарю покорно. Не надо никому ничего доказывать. Любым способом, даже этим... Не надо ничего доказывать мне, я про тебя давно все понял безо всяких доказательств. Не надо доказывать ЕМУ – все равно ничего не докажешь. И себе не надо, а если надо, то уж как-нибудь без меня... Я тобой сыт по горло, видеть тебя больше не могу.
– Не понимаю, – сказала она, – зачем ты все это говоришь?
– Чтобы ты знала, – сказал он. – Для информации. Кто владеет информацией – владеет миром. Вот и владей. С НИМ на пару.
Свет фар, скользнув по обочине, зажег мрачные кровавые отблески в каплевидных задних отражателях припаркованной у бровки тротуара красной "карреры" и на мгновение нестерпимо ярко блеснул в ее боковом зеркальце. Блондин снизил скорость, включил указатель поворота и аккуратно припарковался в хвост "поршаку" – плотненько, бампер к бамперу. Женщина осторожно завозилась рядом, одной рукой оправляя на коленях юбку, а другой собирая в кулак ремешок сумочки. Она, видимо, по привычке ждала, когда спутник выйдет из машины и откроет перед ней дверь, но он даже не подумал этого делать. Вместо этого, глядя прямо перед собой, на освещенную фарами старого "БМВ" округлую, как обсосанный леденец, корму "порше" с горизонтальным плавником заводского спойлера, он закурил еще одну сигарету и спокойно положил руки на руль. Его отсутствующий, непримиримо упрямый вид красноречиво свидетельствовал, что он может сидеть так хоть до самого утра, смоля сигарету за сигаретой, но не шевельнется и не произнесет ни слова, пока его спутница не выметется вон, избавив его, наконец, от своего присутствия.
Справа щелкнул дверной замок, потянуло сквознячком, и странно изменившийся женский голос медленно проговорил у него над ухом:
– Я это запомню.
– Запомни, запомни, – продолжая смотреть прямо перед собой, согласился он. – Можешь даже записать. Чтобы не сбиться, когда станешь пересказывать все ЕМУ.
– Ты не понял, – непривычно мягко сказала она. – В первый раз ты говорил со мной как человек. И, между прочим, впервые говорил то, что думаешь. Впервые не врал. Впервые... Словом, я запомню.
Он промолчал. Сквозняк усилился, потом стукнула дверца, обрубив поток воздуха, и женщина появилась в поле его зрения – прошла, со спины освещенная фарами угнанного "бумера", открыла дверцу "порше" и скользнула за руль. Из оставшейся открытой дверцы, призрачно белея в ярком сиянии фар, появилась нога в остроносой туфле на высоком каблуке. Затем появилась рука, сняла туфлю и скрылась. Он сообразил, что это вовсе не очередной способ подразнить его, просто водить машину в таких туфлях дьявольски неудобно. "Поршак" засветил габаритные огни, выплюнул из трубы облачко дыма, резко взвыл и сорвался с места так, что завизжала резина. Красные точки его стоп-сигналов мелькнули, как две трассирующие пули, и мгновенно исчезли из вида.
Откинувшись на спинку сиденья, блондин докурил сигарету, пытаясь при этом решить вопрос: а в самом ли деле он только что говорил правду? Пока говорил, думал, что да, а вот теперь опять начал сомневаться. Надоела? Кто – она? Кому – ему?! Ничего не скажешь, очень похоже на правду... Но он ведь и в самом деле не хотел ее больше видеть, испытывал тошноту от звуков ее голоса, от той высокомерной чуши, которую она несла... пока она ее несла, эту чушь. А стоило ей подпустить в голос парочку мягких, человечных нот, и от его ненависти не осталось и следа, а в душе опять подняла голову эта змея, имя которой – надежда...
"Сопляк, – сказал он себе, выжимая сцепление и включая передачу. – Выкинь ее из головы, а не можешь – застрелись. Но дальше так жить нельзя".
В то мгновение, когда серый "бумер" оторвался от бровки тротуара, сидевшему за рулем человеку пришла в голову мысль, удивившая его своей новизной: а зачем, собственно, стрелять в себя, когда можно выстрелить в НЕЕ?
* * *
– Как мне стало точно известно, вы в данный момент являетесь владельцем предмета, в котором я очень заинтересован, – говорил мужской голос с сильным прибалтийским акцентом. – Вы приобрели этот предмет недавно, к у меня есть основания думать, что вы будете рады от него избавиться. Хочу сразу вас успокоить: информацией о теперешнем местонахождении данного предмета, кроме меня, не располагает никто. Пока не располагает. Но, думаю, многие, в том числе и следственные органы, были бы счастливы ее получить. Я звоню вам из аэропорта, мой рейс через сорок минут. Перезвонить вам я уже не успею, да это, полагаю, и ни к чему. Если вы не возражаете, я зайду к вам домой сегодня вечером, около двадцати двух часов. Со мной будет дама, которая достаточно компетентна, чтобы оценить подлинность упомянутого предмета. Имейте в виду, я готов заплатить любую разумную цену, которую вы назовете. Имейте также в виду, что ваше законное право – не впустить на ночь глядя в дом посторонних, незнакомых вам людей, – конечно же, остается за вами. А за мной, как вы понимаете, остается право действовать в этом случае на свое усмотрение. Прошу вас обдумать мое предложение и принять правильное решение. И ведь вы знаете, Александр Иванович, что правильное решение тут может быть только одно...
Раздался щелчок, а за ним короткие гудки.
Протянув руку, Глеб остановил диктофон.
– Я проверил, – сказал он. – Звонили из Риги, из таксофона, установленного в зале ожидания аэропорта, за сорок три минуты до отправления рейса Рига – Москва. А смерть Телешева, по мнению судебных медиков, наступила в промежутке между двадцатью двумя часами и полуночью.
– Гастролер, – морщась, произнес Федор Филиппович. – Столько предосторожностей, постоянные перелеты из Риги в Москву и обратно, а запись на автоответчике не стер...
– Запись как раз стерта, – сообщил Глеб. – Просто Телешев, хотя и поддался на шантаж, принял кое-какие меры предосторожности. В частности, установил в автоответчик кассету со старыми записями, а эту положил в карман брюк. То ли не успел найти места понадежнее, то ли...
– Если бы он нашел место понадежнее, кассета могла бы до сих пор оставаться там, – заметил генерал. – Бросил бы ее в коробку с другими кассетами, и кто бы обратил на нее внимание? Он рискнул и выиграл...