Мне очень хотелось бы знать, не выкинул ли я какую-нибудь штуку еще во время приема. Ведь в ту ночь, проведенную с журналисткой, все было так, будто способность если и не испытывать, то хотя бы изображать сопереживание исчезла, словно съехавший парик или слетевшая маска. Неужели у меня бывают такие провалы и мне надо следить за собой? Но разве мог я спросить об этом кого-нибудь из своих коллег?
Я действительно ни разу не позвонил Барбаре, чтобы узнать, возьмет ли она трубку. Однако я не раз набирал ее номер и, выждав два или три гудка, вешал трубку. Я делал это вовсе не для того, чтобы разбудить или позлить ее, и не для того, чтобы однажды дождаться, что она снимет трубку. Просто я хотел с помощью этих двух или трех гудков оставаться хоть небольшой частицей ее жизни.
Не требуется психотерапевта, чтобы знать: не пытайся вытеснить боль. Нельзя с головой окунаться в работу, нельзя спать с журналистками, которых не любишь, нельзя заводить отношения с первой попавшейся женщиной. Печаль и боль надо пережить. Это азы психотерапевтического знания.
Только вот как это сделать? Размышлять? О чем? Сколько мне надо было сидеть взаперти, слушать пластинки и читать книги? Как часто надо было заводить разговор с друзьями о моей боли и печали? Друзья смущенно слушали меня, не желая обидеть и втайне надеясь, что скоро наша дружба вернется в привычное русло. Я уяснил себе, что пережить любовную трагедию — это не значит броситься в объятия другой женщины. Меня ведь и так ни к кому не тянуло.
Однако, по моим наблюдениям, друзья и товарищи по работе, которые после развода или расстройства их отношений с подругой быстро находили себе новую женщину, помоложе, отнюдь не страдали потом из-за прошлой неудачи. Не замечал я также, чтобы те, кто замыкался в своих переживаниях, потом возвращались к жизни с новыми силами. Иногда два варианта поведения — вытеснение и переживание — представлялись мне такими же «разумными», как совет чаще держать младенца на животе или на спине: врачи поочередно рекомендуют родителям то одно, то другое и так же поочередно предают тот или иной вариант анафеме. Я помню эти разговоры с врачом и с медсестрой после рождения Макса.
Когда я пришел в себя и смог вновь приступить к работе, я в самом деле работал больше, чем когда-либо прежде. Это было связано с изменившейся ситуацией: наше издательство присоединило к себе несколько других научных издательств, что привело к реорганизации, а также к увольнению части сотрудников; в конце концов в отделе юридической литературы я остался единственным юристом, и на мне лежала основная ответственность. Работы в отделе было меньше, чем в отделе медицинской и естественно-научной литературы, меньше даже, чем в отделе литературы, посвященной рыболовству, парусному спорту, подводному плаванию и разным другим хобби. Вероятно, руководство издательства, лучше разбиравшееся в других разделах литературы, не обратило бы внимания, если бы я, находясь в своей маленькой нише, вел дела ни шатко ни валко. Однако мне надо было или закрыть начатую серию учебников, или быстро дополнить ее новыми изданиями и раскрутить так, чтобы она заняла свое место на рынке. И с журналом дело обстояло точно так же: либо прекратить его выпуск, либо повысить качество, добиться, чтобы его заметили, достичь успеха. Я вложил в оба проекта слишком много идей и труда, чтобы так вот запросто их забросить.
В первые месяцы, связанные с реорганизацией издательства, у меня не было времени ни на то, чтобы найти себе подругу, ни даже на то, чтобы просто заглядываться на женщин. Я приходил на службу очень рано, домой возвращался поздно, часто бывал в командировках. Даже моя мать сказала, что я много работаю, — нет, не слишком много, это было не в ее духе, она сказала — много. Когда удалось добиться первых успехов, — а несколько учебников моей серии стали бестселлерами, и тираж журнала стал увеличиваться с каждым месяцем, — я заболел стремлением эффективно и успешно справляться с резко возросшей нагрузкой. Дел все прибавлялось; поскольку журнал и новая серия учебников оказались успешными, то и выпускавшиеся прежде справочники и старые учебники надо было обновить по содержанию и оформлению, дабы молодые юристы, которые во время учебы в университете привыкли иметь дело с литературой нашего издательства, и в дальнейшем могли рассчитывать на необходимую справочную литературу. Руководство издательства согласилось нанять в отдел двух студентов.
Я принял Беттину на работу не потому, что она была бархатной красавицей. Я обратил внимание на ее красоту, не вызывающую, не подавляющую, а, скорее, умиротворяющую, когда она уже приступила к работе. Не могу сказать, что меня в ее облике так привлекало и завораживало. Каштановые волосы, карие глаза, слегка приоткрытые губки, своеобразная неторопливость движений — почему все это показалось мне воплощенным свидетельством доброты, приязни и заботливой ласки? Она была доброй, она приняла и окружила меня заботой и лаской, как никакая другая женщина в этой жизни. Иногда у меня было такое чувство, что она позволяет мне делать все, что я хочу, потому что ей все равно, что я делаю. Меня это нисколько не пугало. Почему бы не допустить отношений, основанных на взаимном благожелательном безразличии? Однако я заметил, что сам не хотел, чтобы она меня заласкивала. Мне не хотелось быть ее должником. Я знал цену, которую она за это спросит или будет вправе спросить. Ведь ласкают и балуют не за просто так. В конечном счете платой за ласку и баловство должна стать любовь. Даже если бы я полюбил Беттину, у меня бы не было ощущения, что я смогу отплатить ей за все ласки полной мерой.
Мне приходилось слишком много работать, и времени на чтение совсем не оставалось. Однако «Одиссея» постоянно лежала на столике рядом с кроватью. Если я был слишком возбужден и не мог уснуть или если просыпался среди ночи, то несколько строк из знакомой книги помогали лучше всего.
В девятой и десятой песнях Одиссей рассказывает о первой части своих странствий. Из Трои он и его друзья направляются к киконам; они опустошают город, убивают мужчин, насилуют женщин и делят награбленные сокровища. От киконов они направляются к лотофагам, которые услаждают спутников Одиссея плодами лотоса, сладкими как мед, и его товарищи забывают о том, что им надо плыть дальше и вернуться на родину. Когда Одиссей и его спутники попадают к одноглазым циклопам, ненавидящим людей и пожирающим их, им приходится очень туго, зато у Эола, который каждый день устраивал празднества вместе с женой, шестерыми сильными сыновьями и шестью милыми дочерьми, Одиссей и его спутники прогостили целый месяц. А вот лестригоны к Одиссею и его спутникам отнеслись дурно; лестригоны — такие же великаны, как и циклопы, только у них два глаза, и людей они ненавидят и пожирают так же, как и циклопы. Одиссей с несколькими уцелевшими спутниками и на единственном оставшемся корабле прибыл в царство волшебницы Цирцеи, которая обратила его товарищей в свиней и самого Одиссея превратила бы в животное, если бы он, предупрежденный посланником богов, не вышел к ней с обнаженным мечом, и тогда она полюбила его и вернула его спутникам прежний человеческий облик. В своих последующих странствиях, в одиннадцатой и двенадцатой песнях, Одиссей встречается с тенью своей матери и с тенями других великих женщин в царстве мертвых, он встречается с сиренами, которые пытаются завлечь его своим волшебным пением и погубить, сталкивается со Сциллой, зубастым чудовищем о шести головах и с шестью парами лап, и с Харибдой, которая трижды в день втягивает в себя темную морскую воду и трижды в день изрыгает эту воду, а потом он наконец попадает к пышнокудрой, одетой в благоухающие одежды Калипсо, с которой он проводит время в томной неге. Прежде чем Одиссей вернулся к Пенелопе, он встретил на своем пути Навсикаю, скромную дочь царя феаков, и Арету, его мудрую жену.