Я успела сделать один шаг, когда на меня буквально налетел разъяренный маг и в два счета связал руки.
— А… — протянула, ошалело таращась на результат его стараний. — А что вы делаете?!
Особенно актуальным вопрос был потому, что Кусай не тронул Шурика. Может, ему, конечно, веревки не хватило или — там, смелости: не знаю, но было довольно странно вязать меня, когда реальный «коврокрад» стоял правее. У меня даже промелькнула мысль, что он тупо промахнулся. Но, увы, долго она не прожила:
— Это часть маскировки! — сквозь зубы процедил чародей. — Ты в плену. Наслаждайся!
И еще сильнее затянул узел. Я охнула, и в то же мгновение между мной и Кусаем возник Алекс. Не менее злой и тоже вцепившийся в веревку:
— Осторожнее, маг! — прорычал он.
Кусай сузил глаза и едва слышно пророкотал:
— Ты тоже, мальчик! Здесь нас слушают даже деревья, и если мы хотим выжить — должны сыграть свои роли как надо!
— Это так, — ощерился в ответ Шурик. — Но и ты учти, что роль — это только роль. А так ведь я за Еву и убить могу.
Нет, он не угрожал, просто сообщил. Очень спокойным, уверенным тоном поставил в известность. И это произвело эффект. Не только на Кусая, который молча отпустил веревку и отступил, но в еще большей степени — на меня. На секунду мир словно заиграл новыми красками. Солнышко засветило ярче, птички запели и вообще стало так тепло и хорошо, что забылись и всесильные Титаны, и древний Аттикус и даже мама с ее предостережениями. Осталось только это щемящее и всепоглощающее чувства бесконечной любви. В животе запорхали бабочки и дыхание перехватило от едва сдерживаемого желания броситься к нему, прижаться всем телом и прошептать:
— Я тоже! Тоже готова ради тебя убивать!
Но, во-первых, это был не мой метод — устраивать истребление народов во имя любви. А во-вторых, не для того мне Кусай руки связал, чтобы я сейчас одним проявлением эмоцией испортила весь план.
Потому, закусив губу, я подняла на Алекса не то что благодарный, скорее обожающий взгляд, но не сказала ни слова. А он также молча распутал петлю и освободил мои бедные запястья.
— Руки ей еще пригодятся! — сообщил на пол леса и, стянув с ковра, швырнул к моим ногам рюкзак. — Надевай и идем дальше!
Я опустила глаза, пряча досаду и то неприятное ощущение, которое возникает, когда ты со скоростью свободного падения летишь с розовых облаков, чтобы рухнуть прямо на грешную землю, стиснула зубы и забросила сумку на плечо.
Игра началась.
Константин Перов
Женщины… женщины… Господи, кто ж вас придумал-то такими?!
В смысле, я знаю, Господи, что это был ты, но тогда ответь, пожалуйста: какого черта?! Неужели нельзя было слепить версию без брака? Тебе же не сложно, ты же всесильный!
И не нужно мне говорить, что это, мол, их «изюминка», приятная особенность и так далее! Приятная особенность женщины — сиськи! Без остального можно прожить спокойно. А на счет изюминки: Господи, «женщина-загадка» и «женщина-фиг пойми что» — это по любому разные вещи! И, ты уж извини, но кое-где ты серьезно перестарался!
— А ты вообще в курсе, что для разговора с Богом предусмотрены специальные места? — равнодушно спросил Реммао, прерывая мой пламенный монолог.
Я обернулся и смерил мистика разраженным взглядом:
— Тебе что, жалко?!
— Да нет, — пожал плечами тот. — Просто ты уже пять минут орешь на бедное растение, хотя должен был делать мне перевязку.
Бедным растением было денежное дерево — единственный выживший цветок на подоконнике в этой палате. И орал я не на него, а в окно. Но то, что бинт, которым я все это время дирижировал, пора применять по назначению, — это факт, тут Реммао прав.
— Ладно, — со вздохом вернулся к пациенту. — Показывай, что там тебе перевязывать?
— А я думал, ты здесь доктор, — съязвил мистик, за что тут же и огреб:
— Вот и не зли врача, пока твое здоровье находится в его руках!
Реммао усмехнулся, укладываясь на подушках и позволяя осмотреть его сломанный нос:
— А как же клятва Гиппократа?
— А как же обещание помочь с девушкой? — по-еврейски ответил я, про себя отмечая, что подлатали Реммао неплохо. Нос больше не торчал в сторону, сломанные ребра не дали осложнений, а сотрясение оказалось не таким серьезным как я боялся — у мистика реально была непробиваемая тыква.
— Пытаюсь тебя понять и не могу, — поморщился он, когда я чуть сильнее надавил в области переносицы. — Ты ведь говоришь, что мы друзья.
— Ну? — сунул ему градусник под язык.
— А дружья должны делать для дружей только хорошее, — продолжил философствовать Реммао.
— И-и-и? — все еще не понимая, куда он клонит, подтолкнул я.
— Но тшы прошишь меня шделть тебе плохо, — попытался объяснить мистик. — Алия не чшеловек, но тшы упрямо хошешь быть с ней. И упрашиваешь меня подскжать как, хотя единштвенным пра…
Я вытащил градусник и Реммао закончил уже нормальным голосом:
— …правильным поступком было бы бежать от нее прочь. Что я тебе, как друг, и посоветовал. Вот я и пытаюсь разобраться. И, учитывая мой уровень интеллекта, искренне недоумеваю, почему у меня это не получается.
М-да… вот как ему, такому одаренному, объяснить, что «слишком умный» — это не обязательно комплимент?
— Во-первых, — сказал, присаживаясь на край его постели, — спасибо за попытку помочь. Тут ты прав — друзья именно так и поступают. Делают правильно, хотя частенько получают за это по голове.
— Я получил, — Реммао скривился и с трудом поскреб лоб пальцами сломанной руки. — Но до того, как узнал, кто такая Алия. Это считается?
Невероятным усилием воли заставил себя не улыбаться:
— Да, — кивнул, с трудом веря, что вот этот же человек, по-детски рассуждающий о добре и зле, способен в уме обсчитать супер-компьютер. — Считается. Попытка сделать добро засчитывается всегда. По крайней мере, как плюс один к карме. Просто самый хороший поступок не всегда самый правильный.
На мгновение его лицо приняло такое странное выражение… ну, как будто он завис. А потом Реммао судорожно мотнул головой:
— Глупости!
— Нет, я конечно, понимаю, что твоё мнение — единственное, верное и незыблемое, как черепаха, на которой держится мир, — улыбнулся я. — Но конкретно в данном случае оно не катит.
— Почему?!
— Потому что это любовь, бро, — с философским вздохом ответил я. Реммао прикинул что-то в своей мега-голове и отрезал:
— Это, бро, маразм! И немного мазохизм.
— Возможно, — не захотел я спорить. — Но я влюбился по уши. Думаю только о ней. С ума схожу.